Начальник райотдела

— Люблю колоритный язык, эт-точно. — Она осторожно прикоснулась бокалом, надеясь еще раз услышать праздничный звон, но звук почему-то получился скрипучий и тревожный. — Знаешь, я так изголодалась в своем одиночестве, настрадалась и наплакалась в подушку, мне так горько было, и вот однажды решила, если встречу кого-нибудь, пусть это будет кто угодно, лишь бы мне понравился, и если влюблюсь в него, даст бог, то не посмотрю, кто он будет, герой или пораженец, богатый или бедный, лишь бы я его полюбила. Я ведь думала, что уже никого и никогда не полюблю, думала, что бог за какие-то неведомые грехи наказание мне послал — лишил любви. Самое страшное наказание — лишить человека способности любить другого! И невозможно поверить, что я все-таки люблю. Несмотря ни на что!

— Так и люби себе дальше, зачем тебе знать, кто я такой, бедный или богатый, герой или пораженец. Люби и будь счастлива. Давай выпьем за нас! — он прикоснулся бокалом, и послышался звон хрусталя, затрагивающий тонкую струну в израненной душе Гюзель.

«Даже чокается красиво, а я все равно так не умею, как он, у меня получается скрип телеги, а не волнующий душу звон. Нет, кажется, я действительно люблю его, и если он уйдет, то я сразу умру».

— Если тебя прислали из службы собственной безопасности, мне все равно, знай это. Любовь не спрашивает, кто перед тобой, опричник, враг или хороший человек. К тому же служба собственной безопасности никак не могла предположить, что полковник милиции способен перепутать вокзал. Ладожский вокзал функционирует не так давно, ни одна специальная служба не в состоянии была вычислить, на какой вокзал я отправлюсь в тот счастливый вечер. Сам бог мне тебя послал, не дал мне сойти с ума от одиночества. Можно тебя поцеловать?

— Вот это ты можешь делать, сколько твоей душе угодно, можешь в любое время суток целовать меня и не задумываться о последствиях твоих действий. — Андрей с готовностью потянулся всем телом к Гюзели, задев при этом плошку со свечами, плошка слетела на пол. В кухне резко запахло гарью.

— Сейчас сгорим, — заорала Гюзель, и они сползли на пол в поисках упавшей свечки.

— Целоваться на кухне не очень удобно, — прошептал он, обнимая ее, они лежали на полу, целуясь и ласкаясь, — здесь абсолютно непригодные условия для жарких поцелуев.

— А мне все равно, — прошептала она, — хоть на кухне, хоть в самолете… Знаешь, как я хотела поцеловать тебя в самолете? Чуть не сгорела от желания. А ты?

— Тоже хотел поцеловать тебя, но побоялся. Я тогда еще не знал, кто ты такая, но все равно боялся.

— У меня с собой пистолет был. Могла бы применить оружие в случае нападения на сотрудника. Знаешь что, пошли в комнату? Здесь свечкой пахнет, как в церкви.

— Давай еще полежим, мне так хорошо с тобой, даже вставать не хочется. — Андрей прижался к ней всем телом.

— Давай помечтаем, вот бы взять и переместиться на кровать, не трогаясь с места. Щелкнул пальцами — и ты в спальне, еще раз щелкнул — и ты на работе, три раза щелкнул — и ты в самолете или в поезде. В студенческой юности, когда утром вставать было лень, я мечтала, вот бы остаться лежать в постели, а на лекции бы отправилась моя дубленка. Представляешь, сидит себе дубленочка так скромненько, записывает лекции, сдает зачеты, но потом… — она горестно вздохнула.

— А что потом? Дубленка сгорела? — засмеялся Андрей.

— Хуже. Я прочитала «Мастера и Маргариту» и поняла, что Булгаков тоже мечтал отправить вместо себя на службу пиджак. Только он мечтал об этом раньше меня лет этак на восемьдесят, если не больше… Ничто не ново на этой земле, даже мысли, — в темноте послышался прерывистый тяжелый вздох.

— Ты, конечно, очень переживала? — Андрей катался по полу, схватившись руками за живот, с трудом превозмогал очередной приступ смеха.

— Тебе смешно, а я переживала, думала, как же так? Ведь это же я придумала, чтобы дубленка ходила в институт. Смейся-смейся над бедной девушкой. И не стыдно?

— Стыдно, очень стыдно, но ты не переживай так. Пойдем в спальню, а то мне очень целоваться хочется. Бедная моя мечтательница, фантазерка, мыслительница моя, — он бережно увлек ее за собой, затем подхватил на руки и внес в спальню.

«Он ходит по квартире, как будто бывал в ней не один раз, знает, куда идти, где и что лежит», — промелькнуло в ее голове, но уже через секунду она сжимала Андрея в своих объятиях. Больше Гюзель ни о чем уже не думала.

Утром она тихонько тронула Андрея за плечо, но он ласково прижал ее к себе, продолжая мирно сопеть.

— Андрюша, захлопнешь дверь за собой. Я ухожу.

— Не уходи. Еще так рано, половина шестого, — он взглянул на часы и теснее прижался к Гюзели. — «Счастливые часов не наблюдают», — пробормотал он и закутался в одеяло.

— Ты спи-спи, — она с сожалением выскользнула из-под его руки и выглянула в окно.