Начальник тишины

— Кто?

— Надежда.

— Та девчонка?

— Да. Она в тот же день, когда столкнулась с тобой, ходила в храм и поставила свечку о твоем спасении.

— Ты что меня до слез довести хочешь? Смотри же — я плачу, — Влас размазал кулаком слезы. — Говоришь, свечу за меня поставила?.. Спасибо ей. Не ожидал.

— Видишь, у тебя сейчас на душе легче, светлее стало, это потому, что за тебя молятся. За человека молиться — значит, его оживлять. А если и один духовный мертвец оживет, то всем легче станет, для всех радость будет.

— Неужели я тоже мертвец?

— Ты был мертвецом, но теперь оживешь. Ты ведь не Авеля тогда убил, ты себя убил, но теперь ты оживешь.

— И буду жить?

— Обязательно будешь. Долго, долго жить будешь… Вечно. Тебя ведь бабушка в детстве крестила, а крещенные не умирают. Только много поплакать тебе придется. Поплакать, да покаяться, да помолиться.

— А я ведь и молиться‑то не умею.

— А ты молись так: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Ну, а теперь ложись, спи. Пора уже. Да и Мне скоро идти нужно.

В эту минуту Влас понял, что чувствует себя ребенком в присутствии Гостя.

— Погоди, не уходи, — спохватился он, — оставь мне что‑нибудь на память.

— Возьми, — Гость протянул Власу маленький нательный крестик на веревочке.

— Крестик, — сказал Влас, удивленно и радостно разглядывая подарок.

— Это на земле он крестиком называется, а на небе его называют оружием Божественной любви. Ну, ложись, ложись, спи.

Влас лег совершенно умиротворенный. Он впервые в жизни переживал в своей душе такой глубокий покой и тихую светлую радость.

Гость наклонился у изголовья деревянной койки и, легким движением прикоснувшись к волосам Власа, сказал:

— Спи. Пусть Ангел хранит тебя…

— А мы еще увидимся? — спросил Влас.

— Непременно, непременно увидимся.

Засыпая, Влас смотрел на Гостя, и ему казалось (а может быть, это было на самом деле), что Гость был объят золотым сиянием. И тут Влас вспомнил: «Ну, конечно. Как же это я сразу не узнал Его. Да, да, все как на той иконе, которую бабушка хранила в чулане: и овал лица, и этот удивительный взгляд, и изображен Он на той иконе тоже сидящим в камере. А как называется икона? Как же она называется? Кажется, «Иисус Христос в темнице»".

Утешенный найденным ответом, Влас крепко заснул.

Когда он проснулся, уже светало, но «вертолет» пока не отобрали. «Значит, шести еще нет», — подумал Влас.

Он огляделся. Гостя не было. Сразу же всем телом юноша рванулся вперед и, навалившись на железную дверь, начал стучать. Дверь приоткрыли.

— Чего тебе, Филимонов? — раздался из просвета недовольный голос надзирателя.

— Простите за беспокойство. Я это… у меня вопрос. А где Гость?

— Какой гость?

— Ну, сосед, подселенец мой где?

— А–а ты про него? — надзиратель вздохнул, — я же говорил тебе, что он только до утра. Увели его уже. Всё.

— Что значит всё!? Куда увели‑то?

— Куда, куда? На кудыкину гору. Не знаешь что ли, куда из этой камеры уводят?

И уже закрывая дверь, надзиратель пробормотал:

— Высшая мера наказания. Приговор приведен в исполнение.

— Да как же вы могли!? — закричал Влас. — Он же ведь для меня, Он же мне, Он за нас…

…И тут Влас проснулся от лязга железной двери. Вошедший надзиратель забрал «вертолет» и объявил, что заключенному Филимонову необходимо привести камеру в надлежащий порядок, так как сегодня будет делать обход начальник тюрьмы.

Влас молча буравил глазами надзирателя, пытаясь понять, что приснилось и что было с ним ночью на самом деле.

Когда надзиратель ушел, Влас запустил руку под робу, крестик был на месте. Тот самый крестик, что подарил ему Он.

Дабы занять себя и успокоиться, Влас стал молиться той молитвой, которой научил его Он. И на удивление Власа, молитва у него шла.

Минут через сорок дверь снова отворили, и на пороге показался начальник тюрьмы, полковник Стопунов.

Влас встал и, не давая полковнику открыть рта, выпалил заранее приготовленный вопрос:

— Его‑то за что казнили!?

— Кого его? — не понял полковник.

— Христа, — твердо ответил Влас и шагнул вперед.

— Какого еще Христа?

— Того, Который в этой камере со мной ночью был.

Последовала минутная пауза. Полковник оценил ситуацию и членораздельно, постепенно ускоряя темп, сказал:

— Во–первых, заключенный Филимонов, никого ночью в этой камере кроме тебя не было, а во–вторых, тебе нет смысла разыгрывать из себя сумасшедшего, по той простой причине, что в соответствии с полученным сегодня утром приказом все смертные приговоры на территории Российской Федерации заменены пожизненным заключением или сроками. Потому не валяй дурака, тебя и так не расстреляют и скоро переведут на зону. О чем я собственно и пришел сообщить.

Полковник четко, по–военному развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

Влас рухнул на пол. Он‑то знал, что дело вовсе не в приказе, а в том, что Христос умер за него, Власа Филимонова. И хотя полковник сказал, что никакого Христа в камере не было, но он‑то знал, что был. И все‑таки Власу было мучительно жаль Гостя, он с печалью думал: «Эх, чуть–чуть не дотянул до приказа Гость. Был бы жив сейчас».

И был Власу голос: