Начало

Во вторник 30 ноября императрица Екатерина собрала у себя совещание из доверенного круга лиц. Были: новгородский губернатор Сиверс, Григорий Орлов, Никита Панин, обер-прокурор Сената князь Вяземский, генерал-аншеф граф Чернышев и личный гофмейстер императрицы пухлый Иван Елагин. Беседа велась в кабинете Екатерины за чашкой чая, без пажей и без посторонних. Чай разливала сама хозяйка.

Высота, свет, простор, сверкание парадных залов. Всюду лепное, позлащенное барокко, изящный шелк обивки стен, роскошь мебели на гнутых ножках, блеск хрустальных с золоченой бронзой люстр. Всюду воплощенный гений Растрелли, поражающий пышностью царских чертогов. Но кабинет Екатерины уютен, прост.

Все пьют чай с вафлями, начиненными сливочным кремом. В вазах клубничное и барбарисовое варенье. Чернышев ради здоровья наливает себе в чашку ром. А князь Вяземский, также ради здоровья, от рома воздерживается. Орлов опять-таки здоровья для предпочитает пить «ром с чаем». И пьет не из чашки, а из большого венецианского, хрустального, с синими медальонами, стакана, три четверти стакана рому, остальная же четверть – слабенький чаек. Впрочем, ему многое дозволено…

Екатерина начинает беседу. На ее лице стали заметные новые морщины – следы сердечных страстей и неприятных политических треволнений. Кожа под подбородком ее значительно обвисла, лицо пополнело, вытянулось, утратило былую свежесть.

– Теперь, Иван Перфильевич, доложи нам по сути дела, – обратилась она к Елагину.

Тот порылся в своих бумагах и, уставившись живым глазом в одну из них, начал говорить:

– Итак… прошу разрешения вашего величества…

Екатерина кивнула головой.

– Воронежский губернатор Шетнев доносит, что меж крестьянами вверенной ему губернии стали погуливать слухи, что за Казанью царь Петр Федорыч отбирает-де у помещиков крестьян и дает им волю. Раз! Второе: крестьяне Кадомского уезда, села Каврес, в числе около четырехсот душ, собрались на сходку и порешили всем миром послать к царю-батюшке двух ходоков с прошением, чтобы не быть им за помещиками, а быть вольными… «Требовать от батюшки манихвесту…»

Он привел еще несколько подобных же примеров и, отхлебнув обильный глоток чая, сказал, словно отчеканил:

– Вот-с каковы у нас дела.

– Да… И впрямь дела не довольно нам по сердцу, – вздохнула Екатерина.

После недолгого молчания Орлов заговорил:

– Я тут слышал, что еще милейший губернатор Шетнев вздумал с бухты-барахты обременять население излишними работами и тем самым неудовольствие в народе возбуждать. В этакое-то время, во время столь жестокой инсуррекции, он взял себе в мысль приукрашать подъезд к городу Воронежу дорогой. И это зимой! И для сего согнал более десяти тысяч крестьян. Сие некстати в рассуждении рабочей поры, а еще больше не по обстоятельствам. Не с дорог и просек губернатору начинать бы нужно, а есть дела важнее в его губернии, которые требуют поправления. А посему… – поднялся Орлов и, закинув руки за спину, принялся мерно и грузно вышагивать по кабинету. – А посему, смею молвить, надлежало бы губернатору написать построже партикулярное письмо… А еще лучше вызвать его к нам да немного покричать на него… Покричать! – резко бросил Орлов. Голос у него – могучий, зычный. Когда он говорил, казалось, что грудь и спина его гудят.

И голос, и его властные манеры вселяли некий трепет не только в сердца обыкновенных смертных, но даже сама Екатерина, преклонявшаяся перед своим любимцем, за последнее время стала испытывать в его присутствии чувство немалого смущения.

– Александр Андреич, – обратилась Екатерина к князю Вяземскому, – что вы имеете на сие ответствовать?

Вяземский поднялся, развел руками и, как бы оправдываясь, заговорил:

– Ваше величество и господа высокое собрание! Поскольку мне не изменяет память, губернатору Шетневу был заблаговременно послан высочайше опробованный план прокладки скрозь густые леса новой дороги шириной не более и не менее как тридцать сажень, дабы воровские люди не имели способа укрыться и делать вред и грабеж жителям.

– Ваше сиятельство, – на низких нотах проговорил Орлов и остановился среди кабинета, на щекастом лице его играла умная ухмылка, – я, если мне будет дозволено ее величеством, нимало не дерзаю возражать против сего полезного прожекта… Но и вы поймите, князь! Горит Россия! С востока летят головешки и падают чуть ли не в колени нам, князь. А вы тут… Сами же недавно извещали, что каждую неделю ловит Тайная экспедиция воровских казаков, что смущают умы народа.

Князь Вяземский втянул шею в плечи, будто его пристукнули по темени, и завертел во все стороны головой в тяжелом парике.

– Ваше высокопревосходительство, – адресовалась Екатерина к Орлову, – приглашаю вас чуть-чуть умерить пыл и пощадить хотя бы мои уши.

Их взоры встретились. Орлов, почувствовав себя виноватым, приложил руку к сердцу, почтительно императрице поклонился, подошел к круглому столу и сел. Он был к Екатерине весьма предупредителен, особенно при посторонних, но иногда вдруг весь вскипал и тогда терял самообладание.