Начало хороших времен

(В больнице, например, он мне показывал свои фотографии далеких лет, теперь уже исторические. И всюду там они стояли кучкой — очень веселые. Передние сидели по-турецки, некоторые даже полулежали в обе стороны на земле. Но в середине неизменно — как вершина пирамиды! — наверно, поставленный на табуретку — молодой Слава в юнгштурмовке с портупеей и в большой кепке с квадратным клетчатым козырьком.

Далекий Слава, старый Вячеслав Иванович в кожаном пальто, который видоизменялся вместе с коллективом и действительно полюбил историю, но, как все люди, был совершенно ни в чем не виноват!)

Поэтому мне захотелось в конце концов рассказать ему очень маленькую быль о Косте Гусеве.

Это было не так давно — двадцать лет назад, когда я заходил после работы за сыном в ясли.

Сын встречал меня в одной рубахе до земли, а под мышкой у него был сверток из газеты с собственными штанами (с собственным г-ном, прошу прощения).

«Ух!..» — говорил я сыну, сожалея.

«А это не я, — пояснял мне сын. — Это Костя Гусев».

— Да, да, да, — меня опережая, что-то уж слишком гулко поддакнул в своем углу Николай Семенович Грошев и замотал головой. — Иностранцы даже пишут, для них сенсация! — подтвердил ядовито Грошев. — А это все то же самое, — непонятно, о памятниках или о картинах сообщил нам Грошев и заворочался там, заскрипел стулом, наконец вынул из кармана и разгладил на колене какие-то листки: — «Загадочное эхо».

Мы глядели на него и на листки, что называется, без слов.

(«Да вы успокойтесь, — в таких случаях замечал обычно мой всезнающий сын, — это те же встречные монологи. Потому что, если я, — говорит мой сын, — к примеру, рассказываю про Фому, ты неизменно мне отвечаешь про своего Ерему».)

— «Англичанин Дун-ка-н Лью-не-н, — с некоторым усилием и отставляя от глаз на расстояние листки прочел неизвестное для нас имя Грошев, — недавно объяснил загадочный фе-но-мен тысяча девятьсот двадцать восьмого года.

Радиоимпульсы, — медленно цитировал Грошев, — которые ученые в тот год посылали в пространство в равные промежутки времени…» Это из лондонского «Рейтера», — отвлекся он. — перевели. «…имели не одно, а два почему-то эха. Первое — обычное, — подчеркнул нам Грошев, — есть отражение от и-о-но-сферы. А второе неизвестное. Оно приходило назад из пространства в самые разные, в другие интервалы. Выходит, это, — он перевернул листок, — отражение от какого-то летающего объекта, скорее всего — аппарата, который ближе к нам, чем Луна».

Я смотрел на него печально и думал: «Господи, до чего ж он постарел». Лицо у него было неузнаваемое, очень желтое, в таких длинных тоскливых морщинах, а щеки как ямы — они зарастали серой щетиной.

Оказывается, Николай Семенович давно разрешил загадку двойного эха, о чем и сообщал уже Академии наук: он давно построил — гораздо раньше Льюнена! — обыкновенный, но очень дотошный и четкий график, отметил точками все интервалы между сигналами и отраженным Эхом, а на другой оси координат порядковые номера сигналов. В результате получилась у него — карта звездного неба!..

Все созвездия северного полушария оказались здесь!

И лишь одна звезда — двойная звезда Эпсилон из созвездия Волопаса — располагалась совсем в другом, в неподходящем месте, совсем не там почему-то, где ей надлежало быть…

Однако тут я почувствовал, что Вадя тянет меня под столом за пиджак, и я очнулся.

7

Я очнулся и огляделся. Кругом по-прежнему умиротворяли картины куполами древних церквей, золотыми крестами, сидел печальный, глядя в пол, Геннадий Макарович, а совершенно умученный Вадя смотрел на меня с бесконечной скукой..

У электрического самовара пригорюнилась окончательно Анастасия Михайловна (не зря, выходит, она не хотела отпирать Грошеву дверь), а куда-то совсем исчез, словно он растворился, молодой Гена.

Только Вячеслав Иванович, которого так надолго перебил Грошев, в раздражении, в нетерпении, нахмурив большие брови, барабанил пальчиками по красной папке. И я опустил глаза. Получалось, что в этом доме я один Грошева понимал: он всю жизнь хотел хоть что-нибудь сделать «для всех людей»! И уж теперь напоследок — чтобы осталось наконец: «Это сделал Грошев Николай Семенович, капитан…»

Николай Семенович перевернул наконец последний листок.

— «Что же касается нарочито неправильного расположения Эпсилона Волопаса на переданной этим летающим объектом звездной карте, — с расстановкой прочел нам Грошев, — то это самый простейший способ для автоматического аппарата, запрограммированного на контакты с разумными существами, указать ту звезду…»

Он поднял свои очень светлые и неожиданно большие, неподвижные глаза.

— Указать ту звезду, — повторил он четко, — которая его послала в нашу Солнечную систему, — смотрел на меня Грошев не мигая, — примерно пятнадцать тысяч лет тому назад.

— Аа?..

(Наверно, в четверть секунды я превратился во что-то совершенно простодушное: ну прямо-таки ни о чем не знающее и уж такое нейтральное, улыбчатое, такое симпатичное и безобидное во всем! Это был охраняющий меня инстинкт.