Начало конца

В буфете никого больше не было. «Верно, все там?.. Вино недурное, крепче французского… К колбасе лучше не прикасаться. Как бы только они не обиделись…» Константин Александрович держал себя очень осторожно. «Надеюсь, тут принимают французские деньги». Он хотел подозвать буфетчика, но не знал, как это сделать, «стучать по стакану невежливо», – и произнес что-то неопределенное, подняв монету. Буфетчик подошел к нему и, улыбаясь, отказался от платы. «Ами, ами русо», – сказал он и сам предложил разменять франки на песеты. «Благодарю вас, да, пожалуйста, – попросил Тамарин. – Вот где он меня нагреет!» К его удивлению, буфетчик назвал ту самую цифру, которую Константину Александровичу указали в Париже. «Официальный курс? Значит, и за обмен ничего не взял? Приятный народ!» «У вас деньги еще старые?» – спросил он, увидев на монетах изображение Альфонса XIII. Буфетчик засмеялся. Из-за стены раздались рукоплескания. Тот же голос особенно громко и радостно что-то прокричал по-испански. Рукоплескания усилились, затем установилась тишина, Константин Александрович услышал на необыкновенно высокой ноте давно знакомое: «Та-варищи и граждане-е!» «Наши, голубчики!» Он вдруг неожиданно для «самого себя испытал чувство, близкое к физическому отвращению. «Да, вот именно: «Из ми-илых уст вдруг услышал я р-радной страны р-радную речь!..» Тамарин послушал с минуту: неестественно высокие выкрики чередовались с испанскими фразами, тоже на высокой ноте, но пониже: очевидно, переводчик пытался попасть в тон оратору. «И не попадешь: тот дурак сразу начал с верхнего «до», – думал командарм, перебирая на столе и изучая незнакомые ему монеты. Буфетчик что-то говорил, по-видимому, любезное и приветливое. Константин Александрович так же приветливо кивал головой.

Все здесь, было странно и забавно: то, что люди приветствовали друг друга сжатым кулаком, то, что говорили «Salud», то, что валявшаяся на столе газета называлась «Solidaridad Obrera»[190], то, что слова кончались на os: «Mineros Asturios»[191], то, что из окна виднелось черно-красное полотно с надписью: «…Miguel Bakunin». «И буфетчик не буфетчик, а кабальеро – с каким достоинством держится. Да и полицейский скорее приятный: лицо умное, видел, должно быть, на своем веку немало. Это я понимаю: анархисты заведуют полицией». Константин Александрович очень ценил полицию как важное государственное учреждение; но была у него к ней и родовая дворянская брезгливость.

– Вот ваши документы, – сказал начальник Investigacion, – это «хоха де рута». «Что такое хоха де рута? Рута, верно, дорога? Значит, подорожная», – сообразил Тамарин, приятно кивая головой. «У вас могут также спросить в дороге пароль». «Ах, пароль?» Немного к нему наклонившись, анархист произнес вполголоса: «Durruti. Todos para uno»[192]. – «Durruti. Todos para uno?» – сконфуженно повторил Константин Александрович, точно ему было совестно. Они вышли, буфетчик пожелал счастливого пути и крепко пожал руку Тамарину. «…Фашистским палачам испанского народа!» – дико прокричал голос за стеной. Раздались громоподобные рукоплескания, продолжавшиеся минуты три. Затем что-то было объявлено по-испански, рукоплескания повторились, на этот раз довольно жидкие, и послышалась совершенно другая речь: какой-то голос, не митинговый, а человеческий, очень просто говорил что-то простое, по-английски. «Точно после балагана попал в порядочное общество…»

Начальник полиции посоветовал отдать подорожную шоферу, простился и тоже пожелал счастливого пути. «Salud», – сказал, осмелев, Тамарин. «Это грех сказать, полиция у них любезная. Ну-с, первый номер прошел вполне благополучно. Дай Бог, чтобы так шло и дальше…» Мимо них поплыло еще несколько плакатов, они проехали под большим красно-желто-фиолетовым флагом, затем под другим желто-красным в полосках и понеслись по дороге. Вначале Тамарин с любопытством ко всему приглядывался. «Пока трудно предположить, что в стране идет гражданская война. Правда, отсюда далеко, но все-таки… Пароля не забыть: «Durruti. Todos para uno…», «Durruti. Todos para uno…».

Дорога была очень хорошая, почти не хуже французских. Вдали виднелись снеговые горы. Вид гор всегда утомлял Константина Александровича, ему казалось, что красота их преувеличивается. «Страна как будто бедная, особенно после Франции…» Изредка проходили бородатые люди с мешками, с тяжелой палкой через плечо. Навстречу автомобилю прошла запряженная мулом странного вида тележка, сколоченная, верно, лет сто тому назад. Правил мулом маленький мальчик, а сзади величественно раскинулся старый красивый человек с седой бородой, в красном жилете, в огромной шляпе, с кинжалом. Он равнодушно, без малейшего любопытства оглянул «бьюик», даже и не оглянул: автомобиль прошел в его поле зрения, а он только не отвел глаз. «Красота! Ведь прямо испанский гранд, даром что мужик!» – с восхищением подумал Константин Александрович, повеселевший от холодка, от вина, от белого солнечного дня. Ему все больше нравились испанцы.