Начало православной публицистики:Библия, апологеты, византийцы

Во-первых, делает он для всех явным, что данное ему было не делом человеческой милости, но даром Божией благодати. Но то же покажут и поступки его со мной. Ибо какой я держался философии при этих обстоятельствах, в том и он присоединялся к той же философии. Когда все другие думали, что я поспешу к новому епископу, обрадуюсь (что, может быть, и случилось бы с другим), и лучше с ним разделю начальство, нежели соглашусь иметь такую же власть, и когда обо всем этом заключали по нашей дружбе, тогда, избегая высокомерия, которого и во всем избегаю не меньше всякого другого, а вместе избегая и повода к зависти, особенно пока трудности не закончиились, а еще существовали, остался я дома, насильно обуздав желание видеться с Василием. А он жаловался на это, правда, однако же, извинил. И после этого, когда пришел я к нему, но, по той же опять причине, не принял ни чести вступить на кафедру, ни предпочтения среди пресвитеров, он не только не стал осуждать этого, но еще (что и благоразумно сделал) похвалил и лучше согласился понести обвинение в гордости от тех, которые не понимали такой предусмотрительности, нежели поступить в чем-нибудь вопреки разуму и его внушениям. И чем другим доказал бы он лучше, что душа его выше всякого человекоугодничества и лести, что у него один предмет — закон добра, как; не таким образом мыслей в рассуждении обо мне, которого считал в числе первых и близких друзей своих?

Потом смягчает и врачует он высокомудренным и целебным словом своим тех, которые восстали против него. И достигает этого не угодливостью и не поступками неблагородными, но действуя весьма отважно и прилично сану, как человек, который не смотрит на одно настоящее, но стремится к будущей покорности добру. Замечая, что от мягкости нрава возникает уступчивость и робость, а от суровости — строптивость и своенравие, он помогает одному другим, и упорство растворяет кротостью, а уступчивость — твердостью. Редко нужно было прибегать ему к слову, чаще дело оказывалось более действенным к излечению. Не хитростью порабощал он, но привлекал к себе добрым расположением. Не власть сразу употреблял он, но пощадой покорял власти и, что всего важнее, покорял тем, что все уступали его разуму, признавали добродетель его для себя недосягаемой, и в одном видели свое спасение — быть с ним и под его начальством, а также одно находили опасным — быть против него, и отступление от него почитали отчуждением от Бога. Так добровольно уступали и покорялись, как бы ударами грома склоняемые под власть; каждый приносил свое извинение и сколько раньше оказывал вражды, столько теперь доброго расположения и возрастания в добродетели, в которой одной и находил для себя самое сильное оправдание. И только разве неизлечимо поврежденный был пренебрежен и отринут, чтобы сам по себе разрушился и исчез, как ржавчина пропадает вместе с железом.