Начиналась жизнь

— Красивая девушка, — была первая фраза Йошки, когда он вошел в комнату. — Кто это?

— Моя хорошая знакомая. Еще по детскому дому.

Йошка бросил на кровать принесенный пакет.

— Начнем?

Товарищи решили придумать приспособление, которое быстрее людских рук могло бы связывать нитки, когда они рвутся на сельфакторе. Надо было сделать такую «нителовку», которая в момент разрыва схватывала бы оба конца нитки и мгновенно связывала их. Эта нителовка, казалось им, реяла вот здесь, в комнате, надо было только схватить ее. Бэрл вынул из кармана кусок жести, долго осматривал его со всех сторон, потом начал заострять концы, как когти. Эти «когти», — пытался он представить себе, — будут схватывать концы разорванной нити…

А связывать?

Бэрл отбросил кусок жести. Изобретатели опустили головы.

— Не клюет!.. — сказал Йошка и кинулся на кровать. Стояла тишина. По ту сторону стены гудел примус.

«И что мы дурака валяем? — думал Бэрл. — Недаром инженер велел показать ему модель. Он знал, что у нас ничего не выйдет».

«Я бы уж скорей самовар изобрел», — пошутил мысленно Йошка.

Вдруг Йошка поднялся. Он вытащил из-под кровати модель сельфактора. Вместо нитки на единственное веретено была намотана проволока. Он поставил сельфактор на стол и начал обходить его со всех сторон. Потом взял гвоздь и обмотал его проволокой. Сейчас у него будет магнит, ему надо только соединить его с электрическим шнуром. Не прошло и минуты, как Йошка сорвал выключатель. При этом его хватило током. Мурашки пробежали по телу. Но он не остановился. Он приложил обмотанный проволокой гвоздь к электрическому проводу. Что-то вспыхнуло, и оба изобретателя очутились в темноте.

Ранний зимний вечер сразу ворвался в комнату и упал на светлые волосы Йошки.

— Замыкание! — воскликнули оба одновременно.

— Жаль, что нет тут твоей девицы…

— Не мели вздора, Йошка.

Изобретатели умолкли. Работать в темноте нельзя было.

— Эх, сюда бы Эдисона, тот что-нибудь придумал бы! — вздохнул Йошка. — Пойдем-ка лучше в цирк, посмотрим Жанну Дюкло. Все равно вечер пропал.

Возвращались домой, Бэрл собирался было почитать, но вспомнил о перегоревшей лампе.

«Замыкание», — сказал он про себя.

ПИСЬМА

Шраге умывался.

Почтальон бросил в дверь пачку газет и письмо.

— Израиль, ты простудишься.

Шраге повернул к жене мокрое лицо. Капли воды скатывались по щекам.

— А хорошо! — воскликнул он, вытирая лицо, я продолжал: — Ну и мороз!

У Рохл за последние семь лет тени под глазами еще больше углубились. Волосы были будто слегка посыпаны пеплом.

За стеной, в школе, галдели ребята. Скоро будет звонок.

— Сколько уже у нас детей, Израиль? — спросила Рохл.

— Не понимаю, что ты говоришь, — моргнул Шраге правым глазом, всегда немного слезящимся.

— Я спрашиваю, сколько детей мы уже воспитали?

— Что это вдруг пришло тебе в голову?

Он сидел за столом и мешал ложечкой чай.

— Получила письмо от Бэрла.

— Письмо? — Шраге вскочил с места. — Что же он пишет? Ну, ну, прочти…

«Дорогой учитель Израиль и тетя Рохл!

Я пишу вам, а в моем мозгу с быстротой курьерского поезда пробегает множество воспоминаний. Длинный поезд воспоминаний. Поезд везет меня обратно. И представляется мне, как однажды, дождливой, грязной осенью, упрямый учитель Шраге посадил деревцо, как это деревцо впоследствии разрослось и дало плоды. Такие плоды, как Бэрл, Гера, Бэйлка… Это дерево выросло из вашего сердца. И мы все срослись с ним. Вы были нашим отцом, а учительница Рохл — матерью. Нашими дорогими родителями.

Первый абзац моего письма можете пропустить, потому что это сентиментальная водичка. А теперь по существу».

Шраге улыбнулся. Лицо Рохл сложилось в странную гримасу, она покраснела.