Начиналась жизнь

Еще одно усилие! Нет уже больше гетмана. Изгнаны немцы. Петлюра удрал, над Киевом гордо реет красное знамя. И мужественные рабочие Киева больше не допустят врага даже до порога страны. Он, враг этот, сломит себе голову, если пойдет в поход на Украину. Люба уверена, что так оно и будет. Но враг еще не разбит. Нет, он еще, как змея, выползает из норы и пытается ужалить. На юге России еще неистовствует Деникин, которому надо отсечь голову, а здесь, на Украине, что ни день выползают из своих логовищ новые банды. И под самым Киевом, всего лишь в пятидесяти верстах от города, разбушевалась банда головореза Зеленого, которая грабит крестьян. Трудное лето! Только бы пережить его, и тогда настанет новая, радостная пора. Значит, необходимо сейчас все силы отдать на то, чтобы задушить и истребить все банды. Молодая Советская республика в порошок сотрет этих злодеев! На борьбу нужно сейчас мобилизовать всех комсомольцев и комсомолок — весь союз молодежи. И она, Люба, пойдет первая. Ратманский поддержит ее. Все ребята поддержат ее.

Нет, больше она здесь не останется! Сегодня состоится общегородская конференция комсомола, и она там пред всеми заявит, что идет на фронт. Пусть попробуют не пустить ее! Дольше она здесь оставаться не может! Она должна взять винтовку, держать ее твердо, уверенно и стрелять во врага.

Вечером, на конференции, Люба, вероятно, раз двадцать пересаживалась с одной скамьи на другую. И, вероятно, раз двадцать перечитала она висевший во всю ширину стены лозунг, призывавший молодежь идти на фронт — защищать родину. Люба выбежала в фойе, затем опять вбежала в зал заседания и неожиданно в середине выступления Ратманского крикнула через весь зал:

— Я хочу слышать конкретные предложения о немедленной мобилизации на фронт!

Зал загудел. Все ждали именно этого вопроса. Володя Полубеда в восторге подбросил свою фуражку к потолку и загремел:

— Правильно, Люба, правильно!

Ратманский не прерывал своей речи, хотя стало очень шумно. Ему не хотелось уступить Любе, но это было уже не в его силах. Ведь и его самого наравне с ними тянет на фронт!

— Ну, ладно, — промолвил он, — решим сначала, кто останется работать в городе.

— Ты — руководитель, значит ты должен остаться, — крикнул кто-то.

Услышав такие речи, Людка, невысокого роста миловидная брюнеточка с короткими косичками, вся вспыхнув, немедленно вскочила с места и одним духом выпалила:

— Нет уж, товарищи, ни в коем случае не останусь! Вы отлично знаете, что мой отец — учитель математики, так мне обязательно надо идти. А как же, все пойдут на фронт, а я, дочка математика, останусь тут? А потом, когда вернутся, на меня пальцами будут указывать: все девушки пошли на фронт, а она, дочка интеллигента, осталась дома…

— Ну, пусть Люба останется, — сказал Ратманский.

Люба стала рядом с Ратманским и сердито ответила ему:

— Миша, если ты это сказал серьезно, ты не друг мне.

— Девушек вообще не следует пускать на фронт, — выкрикнул кто-то пискливым голоском.

— Что, что? — возмутилась Люба. — Кто это говорит такие умные речи? Выйди-ка сюда, пускай девушки хоть посмотрят на тебя.

Весь зал разразился хохотом, и Любе сразу стало легче.

Закрылась конференция поздно ночью. Все уже знали, что завтра их ждут винтовки. При выходе из клуба комсомольцы крепко пожали друг другу руки с радостной улыбкой на губах:

— Завтра идем в бой, а?

Комсомольцы шумно уходили с конференции. Горделивое чувство, что с завтрашнего дня им доверяют оружие, окрылило парней и девушек новым мужеством.

Радостные, шагали они по зеленым киевским улицам, над которыми висело ясное летнее небо, прозрачно-чистое и светлое, как их стремления.

Уходя с конференции, Миша Ратманский вывесил объявление на входных дверях в клуб:

«Губком закрыт. Все ушли на фронт».

3

Люба решила больше не играть с отцом в прятки и откровенно сказала ему:

— Отец, мы идем драться с Зеленым.

Тевье в это время держал в руках горячий утюг. При словах Любы утюг вдруг выскользнул у него из рук и раскрылся. А Тевье так и остался стоять ошеломленный. Опомнившись, он стал бегать по комнате, рассеивая по полу пылающие угольки из открытого утюга.

— Погляди-ка на него, как он мечется по комнате! — подала голос мать. — Послушай, доченька, ты действительно идешь на фронт?

Люба уже раскаивалась, зачем она пооткровенничала с отцом. Лучше б она ему ничего не сказала, но мягкий голос матери растрогал ее, и она тихо ответила:

— Да, мама, иду…

— Что поделаешь? — вздохнула мать. — Тяжелое время! Но, если нужно идти, нечего говорить…

4