— В чем же я теперь домой пойду?
— Да хоть в моей рубашке, — отмахивается, нашаривает емкость, для верности еще разок отхлебывает сам и не глядя тычет ей, намеренно оттягивая удовольствие от представшего взору зрелища, продолжает. — Не себе ломать. Вообще ломать. Нахуй ломать, — краем глаза он видит, как она пьет, один глоток, второй, потом отбирает банку и с размаху швыряет ее в неизменно стеклянную витрину подвесного шкафчика, где Тамара хранит стаканы. — Вот так ломать, — говорит он, но слова тонут в звоне разбитых стекол, Харви вздрагивает, а потом отскакивает, когда он говорит. — Вот так, — и опрокидывает стол, который задевает железную этажерку с кастрюлями и сковородками, и впадает в свой дикий экстатический восторг от вида Харви и ее острых карамельных сосков на белоснежной маленькой груди, а она отступает на пару шагов, пьянеет на глазах, ухмыляется во весь рот, стоя перед ним лишь в шортах и кедах, уточняет:
— Вот так, то есть? — привстав на цыпочки, хватает с холодильника бутыль с вареньем и с детским хохотом роняет его на пол.