Над бездной

— Увы! это правда. Удар Люциллы был меток, а слова ее справедливы: рука моя больше не убьет никого.

— Прощай!

— Ты вернешься ко мне? ты уведешь меня с собой в горы? Электрон, милый, ты еще не разлюбил меня?

— Мое сердце любит тебя больше жизни!

Певец прижал художника к своей груди и целовал его много, много раз.

— Не покидай твоего покровителя и не ссорься с ним, — говорил он, — люби мою Амариллу!.. Если я вернусь с войны, то мы больше не расстанемся.

И он ушел, покинув товарища с разбитым сердцем.

Сердце художника шептало ему… но разум не понял слов сердца.

Дни потянулись за днями, грустные, скорбные дни…

Скоро художник заметил, что и Семпроний, не меньше его самого, тоскует об уехавшем певце. Ни о ком и ни о чем не могли они говорить между собой, кроме как о покинувшем их весельчаке. Художник до последней мелочи рассказал старику все, что между ними было, умолчав только о всем, что касалось его прежнего имени.

Месяц прошел.

Ни весточки не прислал о себе таинственный воин с каменным сердцем и верною рукой, не делающею промахов.

— А ловко ты умалчиваешь, художник, о том, как купил тебя певец! — сказал старый воин.

Художник смутился.

— Я продал себя Курию, — сказал он, — ведь я уж говорил тебе это… продал, потому что мне нечего было есть, также и потому, что это было единственным средством нарушить кровавую клятву.

— А я, ведь, знаю, что ни ты себя Курию, ни Курий тебя не могли продать. Ты — римский сенатор.

— Патрон!

— И не патрон я тебе, а тесть, ненавидевший тебя от всего сердца.

— Ты теперь узнал меня, Семпроний?!

— Узнал я тебя не теперь, а с первого взгляда, много лет тому назад.

— Но ни ты, ни Росция…

— Мы не признали тебя, чтобы ты по легкомыслию не убежал от нас. Я ненавидел тебя до самой той ночи, когда был в катакомбе. Фламиний, милый мой зять, не бойся меня больше!.. я люблю тебя, я восстановлю честь твоего имени я возвращу тебе твое звание, потому что понял причины твоих преступлений и оценил твою добрую, простую душу.

— Ты великодушен, Семпроний, но мне ничего не надо… возврати мне, если можно, только моего друга!

— Если он не захочет возвратиться, то я не властен над ним; Электрон не раб.

— Я уверен, что не клятва Люцилле и не твоя плата заставили его заботиться обо мне. Он любит меня по симпатии сердца.

— Моя дочь не могла сделать для тебя того, что совершил певец. Он спас тебя не только от Катилины, но и от меня. Когда он открыл мне, кто его товарищ, я в гневе хотел убить тебя. Он заклинал меня покоем души Люциллы отложить это намерение, пока не покажет мне ясно твою душу, не покажет, как любил ты мою Люциллу и что заставило тебя снова броситься в бездну порока. Ах, Люцилла!.. несчастная!.. когда она была ребенком, я и жена моя блаженствовали, слыша от всех пророчества, что эта девочка будет звездой ума и красоты. Ум ей пригодился, но красота сделалась причиною всех ее мучений. Не так боялась Люцилла кинжала Катилины, как ласки Юлия Цезаря. Когда тебя судили, Люцилла выпросила тайное помилование для тебя, она могла это сделать, только обещав Цезарю свою любовь, потому что он и тогда уже имел в сенате сильную партию. Она могла бы его перехитрить, я в этом уверен, но хитрить ей не пришлось, потому что тебя спасла Аврелия. Люцилла отказала Цезарю под этим предлогом и возбудила еще большую страсть этого ненасытного сластолюбца. Я сам тогда держал его сторону, не зная, что это за человек и как несчастна была бы с ним моя дочь, если б стала его женой. Когда она помешалась, он и тут не прекратил своих преследований, являясь в мой дом под предлогом сочувствия к моему горю. Только одна смерть могла спасти Люциллу от обоих ее гонителей, Цезаря и Катилины. Я рад, что она умерла. Она полюбила в тебе человека великодушного и в то же время слабого волей, беспомощного. До сорока лет ты остался, Фламиний, таким же, как был двадцати; в чем бы тебя ни уверили, что бы тебе ни посоветовали, — все принимаешь ты, простак, за чистую монету. Без труда певец тебя уверил, что твоя душа перешла в тело кучера; ты поверил даже этой нелепости. Уверил он тебя, что мне нужен зять-самозванец, — ты поверил и этому.

Командовал тобой певец, как хотел; теперь он сдал тебя мне, и я буду командовать тобою, потому что ты, ведь, не уйдешь от меня; некуда тебе уйти.

Я не могу ехать на войну, потому что мое тело все исколото и изрублено в Африке, в Галлии, в Азии и в Испании; мои раны часто тревожат меня; я стар и для верховой езды. Ты тоже много лет не садился на коня. Какие же мы воины?!.

Предоставим славу и лавры тем, кто сильнее нас, поедем отсюда в Пальмату и будем там доживать наш век в дружбе, забыв прошлую вражду. Мой дом к твоим услугам. Я вижу, что ты из расточителя превратился в самого бережливого человека.

— Позволь мне там жить в пещере, как я жил с певцом. Твой дом будет мне напоминать мое прошлое, а в пещере…

— В пещере ты будешь вспоминать и мечтать о певце, утешившем тебя.