Над бездной

— О, не говори этого, Семпроний!.. я до сих пор горюю о Люцилле; никто не заменит мне ее никогда. Этот неизвестный человек привязал к себе мое сердце, потому что обласкал меня, когда меня все покинули, все осмеяли, все прокляли… он один протянул мне руку спасения и вынул меня из бездны, откуда была одна дорога, — в Тартар.

Много лет прожил я с ним, но он остался для меня, как был в первый день знакомства, — полная тайна. Считал я его кучером старого Котты, потом кубикуларием Нобильора, потом, прости меня за эту дерзость, твоим незаконным сыном, наконец бросил усилия разгадать этот ребус судьбы моей.

Я люблю певца только за его заботливость обо мне, но сравнить его с твоей дочерью… о, никогда!

— Я не желаю, чтоб она ожила, потому что прогнала бы тебя, сказал ты ему, стоя на этом месте и указывая на изображение Люциллы. Ты себе противоречишь.

— Он доносил тебе каждое мое слово!

— Иначе я не платил бы ему.

— Одно другого загадочнее!.. неужели он был только ловким актером? неужели все его заботы обо мне были только стараниями угодить людям, нанявшим его? неужели он, утешая меня, оценивал, сколько сестерций стоит каждая его ласка, каждый совет? неужели он не любил меня?

— Его сердце — не книга для меня.

— А для меня оно — книга, но, исписанная такими иероглифами, которые кажутся совершенно понятными буквами, соединяются в слова и фразы, но вдруг, точно по волшебству, перемешиваются между собой…

— До того, что ты опять ничего не разберешь!.. ха, ха, ха!.. ловкий штукарь!

— И волшебником, и разбойником, и духом считал я его!.. если б он только захотел, то уверил бы меня, что он Александр Македонский или сам Ромул; я поверил бы ему. Он сразу подчинил себе мою волю; я, сам того не замечая, плакал и смеялся, когда он хотел, я выучился, чему он хотел научить меня…

— И наработал ты мне вместе с ним целый музей всякой всячины. Я дарю тебе все эти вещи обратно. Эти редкости не древние, зато и не поддельные. Не забывай, любезный зять, глядя на твой музей, что труд приятнее и полезнее безделья. Как же я увезу тебя отсюда? — моим зятем тебе неловко жить у меня, пока Сенат не возвратит тебе твоего звания.

— Позволь мне опять жить в пещере рыжим колдуном.

— Ха, ха, ха!.. бедный Вариний!.. он опять будет день и ночь бить свои старые ноги, бегая по соседским домам со страшными россказнями. Он увидит рыжего колдуна, сидящего рядом со мною в колеснице, если встретит нас на дороге. Он опять будет повторять, что ты и певец — одно и то же лицо, его пугало, — Мертвая Голова.

Глава XXXII Певец в отставке

Художник не досадовал на своего доброго тестя за то, что он его явно одурачил, согласившись, что иначе его нельзя было спасти от Катилины.

Несколько дней он тосковал, но не так о самом отсутствии певца, как от мысли, что человек, которого он любил до обожания, оказался не больше, как ловким актером. Он даже стал желать, чтобы певец к нему не возвращался, не зная, как отнестись к своему бывшему другу после разъяснения причин этой дружбы.

— Дружба и заботливость хитрого наемника ради щедрой платы! — грустно восклицал он вначале, но потом его легкомысленный дух успокоился.

Семпроний увез его из Рима в Пальмату. Они ехали домой тихо; им незачем было теперь торопиться. Месть совершилась. Когда они проехали округ Нолы и были уже вблизи цели своего путешествия, их нагнала деревенская повозка.

— Семпроний!.. друг!.. сосед! — раздалось оттуда.

Путники увидели Кая-Сервилия и Барилла, сидевших рядом.

— Здравствуй, сосед! — ответил Семпроний.

Повозки поехали тихонько одна подле другой.

— Как давно мы не видались! — продолжал Сервилий.

— Давненько, сосед! как здоровье твоей супруги?

— Здорова, сосед, только захлопоталась совсем; обоих племянников в поход снаряжает, да две свадьбы у нас затеялись.

— Чьи же свадьбы-то, друг?

— Рамес отдает свою старшую дочь за сына Аристоника, а второй сын Аристоника, Евмен, сватается за Люциану, дочь Барилла. Мы с Аврелией любим пировать в кругу наших клиентов. Аврелия целые дни хлопочет с Лидой и Катуальдой о приданом их дочерей.

— Что ж ей хлопотать-то? — возразил Семпроний, — Рамес и Лида богаты, и Барилл не беднее их; сами купили бы все.

— Хе, хе, хе! — тихо засмеялся добрый старик, — разве женщина утерпит, чтоб не вмешаться, где дело идет о белье или посуде?! будет скоро в деревне пир навесь округ; мы созвали всех соседей; приезжай и ты, друг.

— Что ж ты, Барилл, вторую дочь прежде старшей выдаешь? — спросил Семпроний.

— Жених-то уж очень богат, господин, — ответил рыбак с самодовольной улыбкой.

— Вот и едем теперь в Помпею за покупками, — сказал Сервилий, — жаль одно, сосед: из-за этих свадеб-то сестры перессорились. Гиацинта из себя выходит от зависти, что сестра идет за купца.

— Погодим… может быть, и ее за купца выдам, — сказал Барилл.

Соседи раскланялись; колесница Семпрония свернула с шоссе к его вилле.

— Семпроний, — обратился художник к тестю, — разве Рамес опять служит Нобильору?

— Разве ты с ним не встречался здесь?

— Нет. Я не ходил в Риноцеру, потому что те места… ты знаешь… тяжело мне их видеть.