Над нами миллион высоты

Смирин взял руку Зверева, нашел пульс. Перед ним лежал секундомер. Чего хотел врач, Зверев не знал, одна­ко догадывался, что он сел в барокамеру неспроста. На малых и средних высотах, на которые уже дважды под­нимал его Смирин, майор успешно прошел испытания. А теперь, видно, хочет увидеть воочию, как он чувствует себя на большой высоте. И верно, понимает, как это успо­каивает и придает веры, когда рядом сидит товарищ, ко­торый поможет и словом, и делом.

Дошли до "потолка". Сделали площадку. Каждый под­считывал свой пульс, заполнял анкету.

Летчикам Лущицкий дал задачу на расчет курса. Пер­вым ответил Зверев, немного погодя — капитан.

— К доктору у меня другой вопрос. Николай Ивано­вич, сколько у человека желудочков Морганьи?

— Три, Сергей Максимович. Может, в рифму прика­жешь ответить?

— Не нужно. Будем снижаться,— сказал Лущицкий.

Когда сняли маски, Смирин обтерся платочком, порадовал Зверева:

— У вас, майор, очень устойчивые величины. Это свойственно выносливым летчикам.

Щелкнули замки двери. Выйдя из камеры, Смирин вторично измерил у Зверева кровяное давление.

— Хоть сейчас в космос,— удовлетворенно пожал он на прощание майору руку.

Зверев как на крыльях вылетел из помещения. Сми­рин проводил его довольным взглядом. Сергей Максимович немного замешкался в барокамере и тоже вскоре вышел на крыльцо, помахав Смирину рукой. Сам Смирин уходил последним.

Солнце высоко стояло над городком. Чистое небо медленно затягивалось тонкой дымкой. Едва заметно трепетала еще липкая и нежная листва тополей. Было тепло и празднично.

Смирин, щурясь на солнце, следил за ласточками, лепившими под стрехой гнездо. В повадке ласточек было что-то от стремительного полета истребителей.

— Что вы там увидели, Николай Иванович?

С тротуара к барокамере свернула Вера. Она вся так и светилась радостью. Подошла, проследила за взглядом Смирина. Догадавшись, что так занимает врача, легонько коснулась его руки.

— Ловко работают,— взглянул он на Веру.— Смотрите...

— И торопятся.

Смирин теперь уже смотрел не на гнездо, а только на Веру.

— До чего же расцвели вы сегодня...

— Весна, Николай Иванович. Пора свершения мечтаний и надежд, как сказал поэт.

Верины глаза искрились озорством, на свежем лице играла добрая улыбка, отчего на щеках четче обозначи­лись милые детские ямочки.

— Куда собрались? — заглянула она в лицо врачу.

— Схожу к командиру и — в дорогу.

— В дорогу? — даже испугалась Вера.

— Искать свою судьбу...

Вера, вздохнув, отвела взгляд.

— А я подумала... Боже, что я подумала!

Она опять смотрела прямо в глаза Смирину. Красивой гибкой рукой поправила вьющиеся волосы, откинула голо­ву, как бы говоря: вот я какая, смотри!

Николай Иванович, скрывая смущение, отступил на шаг. У него перехватило дух. "Чего ты ищешь? Вот она, твоя судьба!" — слышался ему шепот-искушение. Боролся в собою, силясь отыскать в Вере хоть малейшее несовер­шенство, и не мог. Сердце его зашлось от восторга. Как и не было бессонной ночи, перегрузок в барокамере. Словно переливалась в него свежесть этого весеннего утра...

На улице затормозила машина. Из нее вышел моло­жавый полковник, быстро направился к Смирину. Обхва­тил его за плечи, сжал изо всех сил.

— Хмарук! — радостно вырвалось у Смирина.

— А мне в лазарете говорят — Смирин был... Постой­те, думаю, да это ж, поди, тот самый... Еду и смотрю: ты или не ты? Дай, думаю, подойду. Где ж ты служишь, мой майор? Ты врач?

Николай Иванович кивнул и поспешил представить Веру:

— Прошу знакомиться: наша медицинская сестра...

Полковник Хмарук учтиво пожал Вере руку, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле вместе с дыха­нием. Наконец проговорил, поправляя шапку с золотым крабом:

— А я приехал на место Матуля.

— Здорово! — выдохнул Смирин.

— Окончил академию — и прямо сюда...

— А Матуль не дождался и уехал.

Только сейчас полковник осмелился открыто взглянуть на Веру.

— Войну начинали вместе с доктором,— сказал он.— И потом на фронте частенько встречались. Да-а...

— Мне кажется, все это было вчера,— вставил Смирин.

— Время бежит быстро. Семь лет пролетело...

Хмарук раздался вширь, но не потерял прежней стройности и подвижности. Выправка безупречная, грудь что колокол. На куртке — золотая звезда Героя, а ниже в шесть рядов орденские планки.

— Все еще летаем?

— Иначе не представляю себе службы в армии. Толь­ко в воздухе! А сейчас еду от Дыма...

— Как он? — поинтересовалась Вера.— Я уже четыре часа его не видела. Сменилась с дежурства...

Хмарук раавел руками:

— В его положении... Словом, лежит... Ты куда сей­час? — спросил у Смирина.

— Куда может идти врач? Известно, в лазарет...

— Живу я в гостинице, здесь же, в городке. Условим­ся так: заходи вечером. И вас приглашаю в мою келью,— с легким поклоном сказал Хмарук Вере.— Я еду в горком партии. А вы далеко?

— В город выбралась...

— Я подвезу вас.— Хмарук не стал прощаться со Смириным, остановившись у машины, еще раз напомнил: — Вечером жду.