Над окошком месяц

Жарища несусветная! И пустой вертолёт не висит в таком воздухе, не говоря уже о гружённом. Сняли всё, что можно было снять с вертолёта, слили топливо, оставив запас на 20–30 километров пути, и ранним-ранним утром зависли над грудой железа. Зацепили, приподняли. Тяжело, но висит вертолёт. Сели, посовещались. Решили лететь. С первых метров полёта началось невообразимое! Груз вёл себя прескверно! Он то уходил под брюхо вертолёта, то угрожающе мчался, закручиваясь штопором, к хвостовому винту. Зажмурившись, мы отворачивались, ожидая удара и взрыва. Бог издевался над нами, как хотел, но не доходил до крайности: Он знал, что мы здесь ни при чём, что мы подневольные люди, хотя и с погонами о двух просветах на плечах. Зависнув под хвостом, этот чёртов груз с огромным ускорением вдруг устремлялся вниз. С земли даже было видно, как нелегко вертолёту-носителю, а ещё хуже экипажу. Заскочив в вертолёт сопровождения Ми-8, мы кинулись вслед за страдальцем, прильнув к бортовым окнам.

Прошли километров пятнадцать, сели на ровное поле недалеко от какого-то киргизского села. Через десять минут от балдарят (кирг. балдар — мальчик) уже не было отбоя. Они лезли во все щели и дыры, за что-то тянули, стремясь оторвать, куда-то толкали палки… Пришлось заняться делом экскурсовода. С помощью экипажа я согнал всех в визжащую, кричащую кучу, сказал, что покажу весь вертолёт, если только они будут послушными. В вертолёте их больше всего поразила кабина, полная приборов, рычагов, кнопок и выключателей. Узкие глаза азиатской детворы распахнулись во всю ширь и были ни сколь не меньше удивлённых глаз всей другой ребятни.

Подъехал верховой. Он был в галстуке и когда-то, видать, белой рубашке. Не слезая с лошади, долго смотрел издали на всю кутерьму с детьми, с заправкой вертолёта. Высмотрев старшего по виду из нас, это был бортмеханик, он принял его за главного, подъехал к нему и спросил, кто будет платить за потраву пшеницы.

— Какой пшеницы? — не понял «старший». — Мы не травили никакой пшеницы.

— Вы сидите на пшеничном поле, — категорично заявил верховой в галстуке.

Всмотревшись, мы заметили на занятом участке несколько чахлых стебельков и от души, дружно, рассмеялись. После нашего смеха у наездника пропало желание требовать от нас возмещения ущерба.

— Да тут со всего поля не собрать на лепёшку! — простодушно подвёл итог тяжбы бортмеханик.

Верховой всё же показал нам, что он что-то значит, громко и сердито прокричал в сторону расшалившихся детей, отчего те враз поутихли. На мгновение. Строгий же начальник, стеганул ни в чём не повинную лохматую, зачуханную, лошадёнку и ускакал прочь.

Поздно вечером, когда спала жара, мы сделали ещё одну ходку и заночевали.

Питались сухомяткой уже больше недели, желудки ссохлись и приклеились к хребту. Хотелось чего-нибудь домашнего, а тут что ни банка консервов, то всё перловка, хотя кладовщик-прапорщик уверял, что это мясные консервы.

— Шашлычку бы, — слабым голосом изрёк «правак» с Ми-6, совсем недавно ещё упитанный человек.

— Ружьишко бы какое, — конкретней высказался борттехник.

— Ружьишко-то есть, да что с него толку, — отозвался борттехник с вертолёта сопровождения. — Патроны с утиной дробью.

— А ну, покажь! — попросил уже я, в общем-то, неплохо понимающий толк в ружьях и патронах — с восьмилетнего возраста уже на брюхе ползал с «берданкой», скрадывая на болоте уток. Да и разряд у меня по стрельбе. В 8 классе я занял первое место на районных соревнованиях по стрельбе из малокалиберной винтовки и второе место по стрельбе из «трёхлинейки»… И это в стороне, где куда ни плюнь — в охотника попадёшь.

Дробь на самом деле была мелковата, но выход я нашёл. Надрезал гильзы по окружности в месте пыжа, подержал в руках ружьё, повскидывал, прицеливаясь, и сказал, что при встрече с сайгаками или джейранами можно будет рассчитывать нам на шашлык.

Летали мы недолго, простреливая глазами ровное, как блюдо, пространство. На потрескавшейся от жары и сухоты земле, казалось, ничего живого быть не может. У холмов заметили парочку сайгаков, пошли на них, нагнали. Выстрел, один всего выстрел, и сайгаки, оба, как в цирке по команде «Але-ап!», перекувыркнулись через голову. Прапорщик-немец с фамилией не то Геринг, не то Геббельс (в Киргизии и Казахстане были целые поселения немцев) возглавил производство шашлыков. Окрылённые успехом, мы слетали за свежей холодной водой.

Объедались свежими шашлыками, обпивались холодной водой, созерцая недалёкие мазары, думая попутно о бренности существования вообще и сытого — вчастности. Через час, а то и раньше, я стал замечать, что люди стали пробивать тропку к ближайшим скалам. Да и у меня что-то закрутилось вихрем в животе. Короче говоря, на пути к нашему грузу, брошенному в степи, мы раз пять подсаживали вертолёт то к кустикам, то к холмикам, а то и просто в голой пустыне.

А наш обременительный груз всё же сорвался с привязи.