Над окошком месяц

С тоскою в глазах мы провожали до земли его, сожалея, что не случилось этого раньше, коль суждено тому быть. Облако, как от ядерного взрыва. Из космоса можно было подумать, что Советский Союз провёл очередное испытание секретного оружия. Может, так и подумали где-нибудь в Пентагоне, расшифровывая снимки из космоса.

Набрали высоту для лучшей связи, доложили пренеприятнейшую новость на КП Армии, стали в круг, ожидая решения.

— Тащите, что есть! — была команда.

И мы потащили это «что есть», точнее, что осталось, теряя по ходу куски от аппарата, имевшего когда-то гордое название «летательный».

Его Величество Случай держал нас за горло, не давал возможности ни на минуту расслабиться. На подлёте к Джамбулу, оставалось каких-то вёрст сто, мы пересекали железную дорогу. Когда мы были над дорогой, от нашего проклятого груза отвалился самый большой кусок из тех, что раньше отваливались, и кленовым листом, плавно, как бы выискивая место для самого удачного приземления, поплыл в сторону «железки». Мы завертели головами, просматривая всю видимую часть дороги.

— Ни хэ… себе! — выразил кто-то из нас общее впечатление от увиденного, а может, все мы, одновременно, выдохнули это восклицание. И было от чего! Прямо под нами мчался пассажирский поезд!

Если бы у нас были пистолеты, мы бы ждали развязки, приставив стволы к виску. Бог в очередной раз пошутил. Железяка брякнулась в десяти метрах от поезда, очевидно, немало удивив скучных, разомлевших от жары путешественников. А может, кто-то подумал: ученья идут.

Если бы на этом всё и закончилось. Так нет же!

Месяца через три по всем аэродромам страны от Востока до Запада, от Юга до Севера помчались комиссии ВВС, выискивая разбитые самолёты и вертолёты, которые якобы восстановлены и летают. Завернули они и к нам. А вертолёт-то наш совсем-совсем не летающий, хоть и числится в сводках как один из лучших. Что делать? Ничего мудренее нашим отцам-командирам на ум не приходит, как наказать исполнителей неудавшейся экспедиции. Задним числом состряпан приказ «о наказании невиновных и поощрении не участвующих». Судя по тяжести наказания, мне отводилась главная роль в объединении, и важнее меня птицы там не было. Служебное несоответствие мне, строгий выговор лётчику-инспектору, ну, и мелкие брызги разлетелись по всем остальным.

— За что такие привилегии? — спросил я своего командира.

— Ты нарушил схему крепления. Я утверждал другую, — сказал он наобум и не промахнулся.

— Я не нарушал схемы. Более того, я усилил её за счёт дополнительных узлов крепления.

Моё заявление страшно обрадовало командира.

— А это и есть нарушение! Сделал бы как в схеме, мной утверждённой, и всё было бы хорошо!

Я знал, что бодаться бесполезно, тем более был свеж пример с моим коллегой. Он посмел заявить на подобное обвинение, что никаких указаний ему со стороны командира вообще не было. Командир не кричал, не топал ножками, не брызгал слюной, не грозился уволить из армии, он просто перестал замечать его. Всем по чемодану бумаг, тому — ничего, всех разогнал по гарнизонам, этот сиднем сидит в штабе. Ни в наряд его, ни на учения. Выдержал, бедолага, месяц такой жизни и запросился, куда угодно, только бы вон отсюда! Уехал куда-то в Россию.

На базе Среднеазиатского военного округа ВВС страны проводят учения по спасению экипажей со сбитых самолётов. Привлечено много сил и средств. Там и самолёты, там и вертолёты! Там почему-то я, майор, главный от инженерноавиационной службы воздушной армии, хотя в отделе полковников — пруд пруди, и все они такие умные и важные, обласканные командиром (уже генералом), к каждому празднику дырки сверлят под ордена, беремями получают подарки. Меня же, как специально для завала операции, бросили под колёса тяжёлой военной машины. Приказ есть приказ, он не обсуждается, он выполняется! И я с раннего утра до ночи на поле аэродрома. Всё готово к генеральной репетиции и по моей части. Полки и эскадрильи, самолёты Микояна, Сухого, вертолёты Миля ждут своего часа, ждут сигнала. И всё было прекрасно. Успешно отстрелялись на полигоне самолёты-истребители и штурмовики, вертолёты высадили десант, забрали «раненых», удачно катапультировался лётчик (на самом деле — начальник ПДС) из «подбитого» самолёта УТИ Миг-15… И я воспрял духом, стал уже поглядывать на грудь, где должен красоваться орден. На разборе полётов генерал похвалил меня, по-моему, я даже попытался выкрикнуть что-то похожее на «Рад стараться, товарищ генерал!», потому что кричать «Служу Советскому Союзу!», когда объявляют благодарность, было ещё рано.

После разбора, перед самым ужином, у столовой меня уже ждал техник с УТИ, он припас для меня сюрприз.

— Товарищ майор, — обратился он ко мне ровным и спокойным голосом, — на самолёте завтра нельзя катапультироваться. Вот тут написано, вот тут, — водил он толстым пальцем по замусоленной странице книги, — мелким шрифтом, читайте: «после катапультирования труба катапультного сиденья подлежит обязательной замене». Вот так. Что будем делать?