Над пропастью

Хотя я не прав. Дождь здесь — великое дело! Пусть лишь на короткое время он очистит изуродованную землю, прибьет пыль, из-за которой здесь все серого цвета: земля, дома, деревья и даже само небо. Особенно это заметно по утрам, когда встающее над горизонтом солнце едва пробивается сквозь серую мглу, и его красное пятнышко — единственное напоминание, что мы живем в разноцветном мире.

В лагере тишина. Рабочие мои закрылись в вагончиках: никого не видно, не слышно. Как бы не «наквасились» до скандалов и пьяных драк! У меня с ними «водяное перемирие». А еще позавчера здесь кипела жизнь: «Ты мне завтра чтоб все сделал». — «А чего это ты мне так грозишь?» — «Я сказал. Больше повторять не буду». — «А вот тебе! Не сделаю — и все!» — «Тогда собирайся и уматывай отсюда!»

Ведь так и не сделал, паразит! Пришлось поручить безотказному. Так сказать, применил социалистический принцип: кто везет, того и погоняем. Вернемся со смены, придется разбираться и наказывать. Хотя и не хочется: и без того жизнь их — не сахар. Но я не Христос и, как и все смертные, сужу их в том числе и по тому, как они относятся ко мне лично.

Если не принимать во внимание эксцессы вроде этого, то в целом у нас сложились гармоничные отношения. Рабочие меня любят, когда я нахожусь на трассе, и не любят, когда я сижу в вагончике, даже если я там не давлю подушку, а работаю с бумагами. И я их понимаю. Нестерпимо скучно двенадцать часов подряд вертеть баранку тридцатитонного самосвала, крутясь на двухкилометровом участке пыльной дороги туда-сюда, туда-сюда, с нудностью автомата сорок раз за день поднимать и опускать кузов и при этом с камнем на сердце думать о своем начальнике, читающем книжицу или смотрящем телевизор. И зато какое удовольствие, я бы даже сказал — наслаждение, видеть из окна кабины, как твой начальник отворачивает лицо и прячет в воротник нос, глотая силикозную пыль из-под колес твоего самосвала. Это летом. Зимой тоже приятно из теплой кабины наблюдать за скрючившейся от мороза и простудного ветра страдальческой фигурой прораба, и когда он, с красным носом и синими губами, залезает к тебе в кабину погреться и, стуча зубами и мотая сопли на кулак, долго издает лишь ядреные звуки,— сидя в рубашке и пиджачке, приятно осведомиться у него: «Замерз?»

Я по натуре гуманист и стараюсь не обижать моих рабочих, нередко выбираюсь на объект и, наглотавшись пыли или намерзшись на ледяном ветру, забираюсь поочередно в их кабины и проклинаю свою участь, чтобы поднять их настроение, внести радость в их простые завистливые души...»

В квартиру позвонили. Увлекшись чтением, Морозов не сразу отложил письмо и пошел открывать. В последний момент что-то заставило его вспомнить об осторожности. Он на цыпочках приблизился к двери и тихонько посмотрел в глазок. За дверью стоял незнакомый мужчина средних лет. Его характерная наружность: упитанное, холеное лицо, костюм с модным галстуком, кожаная папка в руках — говорила сама за себя и отнюдь не внушала доверия.

Позвонив еще раз с тем же результатом, мужчина направился к лифту. Через минуту он вышел на улицу, где его ждал черный джип с черными же стеклами, похожий на броневичок. Точно такой же Морозов видел у входа в здание той поганой фирмы, в которой сегодня побывал. Мужчина сел на заднее сиденье, из чего можно было заключить, что он прибыл не один, и иномарка укатила.

Что бы теперь сказал Олег? Наверное, то же самое. Может быть, поэтому Морозов привык делиться переживаниями с добрым и душевным Антоном, с которым дружил еще со школы. Но тот работал вахтовым методом — строил дорогу для угледобытчиков, и сейчас его не было в городе.

Когда ребенку страшно, он хочет к маме. Морозову захотелось к Антону, к его рабочим — выпивохам и строптивым скандалистам, от которых веяло старыми добрыми временами,— подальше от этих подонков в дорогих иномарках! Не было никакого сомнения, что они еще вернутся, решив, что не застали его дома.

«Вот и пусть поездят,— со злостью думал он. — Им не терпится продолжить психологическую обработку. Я не собираюсь потакать им в этом. Привыкли, чтобы все было по-ихнему. Ничего, пускай побегают! Жаль только, что это единственное, чем я могу отплатить им».

Не на шутку встревоженный, он какое-то время не мог ни на чем сосредоточиться. Благо надо было готовить ужин. Он стал варить уху из леща, самолично пойманного на спиннинг в эти выходные. Иногда подходил к окну и смотрел на проезжающие машины. Та, которую он высматривал, подъехала бесшумно ровно через час. Опять позвонили в дверь. Он с предосторожностями выглянул в окно: так и есть! Прикатили. Как же им не терпится! Он не стал подходить к двери и заглядывать в глазок, так как снаружи могли заметить световые блики в окуляре и догадаться, что он прячется от них. А ему меньше всего хотелось давать им повод думать, что он их боится.

В этот раз звонили дольше и нетерпеливее. Потом тот же мужчина вышел из подъезда, уселся в джип, и какое-то время автомобиль стоял без движения.