Над пропастью

– Ну и урода ты себе нашла! — только и промолвил он. Его мучило подозрение: неужели она с ними заодно? Еще ему досадно было, что даже когда она, казалось, любила его, он все же не имел над ней такой власти, и она никогда не обмирала при одном виде его.

– Как ты сказал — урода? — она тихо засмеялась; ее ничто сейчас не могло обидеть или расстроить: ни его досада, ни его оскорбительные выпады.

Для беседы она повела его в свой кабинет. Они сели: она — за рабочим столом, он — напротив нее на месте посетителя. Она никак не могла расстаться в мыслях с Вадимом Николаевичем, для нее — просто Вадимом, а может, Вадимчиком, Вадиком...

– Конечно, он не красавец и уже не молодой, лысеть начал. Вот тут на макушке, видел?

Морозов в ответ откровенно поморщился.

Все-таки ее задело вырвавшееся у него оскорбление. Только поняла она его неверно, а пояснять он не хотел, потому что тогда пришлось бы рассказывать все подряд. А зачем? Симпатии ее, похоже, так и так останутся на стороне нового избранника.

– Он, наверное, всю жизнь проработал на Севере?

– С чего ты взял?

– Это ж как надо вкалывать, чтобы накопить на такую шикарную «тойоту»!

Она усмехнулась, но решила не отвечать на его злую иронию.

– Побрякушек тебе надарил,— продолжал язвить Иван, с удовольствием замечая среди новых украшений подаренный им скромный изящный перстенек.

– Он идет в ногу со временем,— не выдержав, вступила в дискуссию Ирина,— в отличие от тебя. Ты же никак не можешь забыть комсомольское прошлое.

– Представь себе, у меня хорошая память. Я и тебя не могу забыть.

Она нахмурилась.

– Давай оставим этот разговор. Поговорим лучше о разводе.

– А чего тут говорить? Развод так развод.

– Значит, ты не будешь препятствовать?

– Я всегда придерживался точки зрения, что насильно мил не будешь. В отличие от твоего жениха.

– Что ты имеешь в виду?

– Так... ничего.

– На развод я подам сама. Вернее, я уже подала. — Она помолчала. — Я боялась, что ты будешь противиться. Мне вначале показалось, что ты ревнуешь меня к нему.

– Разве это ревность? Рассказывали случай: муж провел от входной двери звонок себе под подушку. Ночью нажал кнопку и закатил жене скандал: это к тебе любовник! Так и подрались. Вот это — ревность.

– Это анекдот?

– Может быть.

– Хорошо, что я ошиблась, потому что ревнивый мужик хуже плаксивой бабы.

– Ты ошиблась,— подтвердил он. — Просто самолюбие играет немного... Почему ты не спросишь, как я сходил в горы? Посмотри, что я оттуда привез. — Он вынул из кармана сложенный лист бумаги, в котором лежал засушенный дикий цветок. — Вот этот красный мак рос буквально в двух шагах от снега. Представляешь, какое чудо!

Она глянула равнодушно на поблекшее растение и с некоторой заинтересованностью — на него.

– В тебе еще столько детского...

– Я где-то читал, что человек лишь в том случае остается человеком, если в нем сохранилось хоть что-то детское.

– А если его слишком много?

– Ты все время стараешься меня уколоть. Почему?

– Извини, больше не буду. Как ты вообще живешь? Почему бы и тебе не жениться? У вас в лаборатории столько незамужних девчонок.

Загрустив, он тяжко вздохнул.

– По сравнению с тобой я живу скучно. Правда, сейчас у меня есть одно развлечение. Приятным его не назовешь, но время проходит незаметно. Даже о тебе забываю. Вот с женитьбой посложнее. В любви мне всегда не везло (он выразительно посмотрел на нее). И вообще все делается в свое время. Я это время упустил. Мой удел — тосковать по упущенному времени. Кроме как тосковать, я умею еще лишь философствовать, это лучше. Но чтобы философствовать, надо не тосковать. А чтобы не тосковать, надо или насытиться, или, наконец, состариться. На земле столько мест! Где, какое мое, знать бы... И, видимо, уже нет смысла думать об этом, поздно: выбрана профессия, выбран образ жизни. Индийская мудрость гласит: посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу. Поступок, привычка, характер посеяны, остается только пожинать судьбу.

– Бедный философ,— прокомментировала Ирина с сочувственной иронией, выслушав его исповедь. Она прикрыла глаза, и он блуждал взглядом по ее лицу, рассыпанным свободно темно-русым волосам. У нее были очень правильные, красивые черты лица: прямой нос, высокий лоб и так далее. Но он не любовался сейчас ее красотой, а думал: как это странно — сидят два еще недавно близких человека, и так далеки друг от друга.

Ну что ж... Он убедился в главном: она любит, но увы — не его! Осталось прояснить последний вопрос, из-за которого, собственно, он сейчас здесь и находится, после чего можно и нужно уходить. Чтобы никогда больше не возвращаться, потому что, глядя на нее, он впервые так ясно понял: если кто-то любит, грех препятствовать его любви, такой грех, который не оправдывают ни супружеские узы, ни даже дети. В конце концов, дети ведь тоже растут, чтобы быть счастливыми, то есть влюбленными и любимыми.

– Ирина, ты когда-нибудь называла ему мою фамилию? Ну, этому... Вадиму Николаевичу.

– Мы вообще о тебе не говорили.