Над пропастью

Другое дело — новенькая. Не раз она украдкой долго и пристально наблюдала за ним. Однажды он услышал за своей спиной шепот: «Глянь, как она на него смотрит — глаз не сводит!» Он обернулся и увидел, как две сидящие рядом сотрудницы дружно уставились на новенькую. Та наконец заметила, что за ней наблюдают, и гордо отвернулась.

Новенькая блистала нарядами два дня, напоминая больше модель из салона высокой моды, чем лаборантку НИИ. Но ей так и не удалось поразить Ивана. На третий день ее было не узнать: на ней было темно-синее платье ниже колен и серая кофта сплошной машинной вязки, совершенно скрадывающая талию и вообще всю фигуру, отчего верхняя ее часть казалась непропорционально длинной, а нижняя — наоборот. В последующие дни темно-синее платье менялось на темно-серое или черное, но кофта оставалась неизменной. На лице ее больше не было и следов косметики, правда, оно от этого, кажется, еще больше посвежело. Из всех золотых украшений — сережек, цепочки с кулоном, часов с золотым браслетом и пары перстеньков — остались лишь часы и серьги. Наружность ее утратила весь свой блеск, и, если б не молодое, румяное личико, она вполне сошла бы за «серую мышь». Институтские модницы недоуменно пожали плечами и сразу почувствовали себя спокойней. Вздохнул с облегчением и заведующий лабораторией, волнующийся за производительность труда.

Поначалу новенькая смотрела на окружающее широко раскрытыми глазами, все ей было в диковинку, все ее интересовало. В ее любопытстве было что-то детское. После метаморфозы с одеждой взгляд ее также заметно потух, жизнерадостная улыбка угасла.

В первый день «траура», еще до обеда, когда у Морозова был особенно продуктивный период в работе, она закончила утреннюю процедуру полива цветов, которую добровольно и как-то сразу вменила себе в обязанность, и вдруг решительно подошла к нему и сказала, принужденно улыбаясь:

– Давай знакомиться? (Он удивленно поднял глаза.) Меня зовут Маша.

Она смотрела на него в упор и так пристально, что удивление его переросло в недоумение. При этом он успел оценить красоту ее больших серых глаз. Впрочем, это все, на что он обратил внимание. Поднявшись наконец со стула, он представился:

– Очень приятно! Иван. — Ему вовсе не было приятно, скорее наоборот, потому что пришлось сфальшивить.

Она вернулась на свое место и надолго склонилась над рабочим столом. «Бойкая девица»,— подумал Морозов, глядя ей в спину.

Маша быстро освоилась в коллективе, подкупая всех своей общительностью, неконфликтностью, искренним интересом к каждому. Правда, изредка в ее поведении проскальзывала некоторая надменность, словно она в душе сознавала свое превосходство над окружающими. Сотрудники лаборатории — люди воспитанные, они хоть и замечали это, но тактично не подавали вида: мало ли какие у кого бывают странности, тем более что Машино высокомерие никогда не бывало направлено на кого-то конкретно. Между тем специалист из нее был неважный. Она постоянно обращалась с вопросами к Алле Мироновне, как самой старшей и опытной, удивляя ее незнанием элементарных вещей, и никогда не получала отказа. Олег — самый молодой из мужчин и единственный, с удовольствием и без всякого стеснения чаевничающий вместе с женщинами в пятнадцатиминутных перерывах,— не уставал хвалить плюшки, которые Маша пекла сама и приносила на работу к чаю. И только погруженный в пессимизм Морозов словно приговорил себя к каторжным работам и ни на что больше, казалось, не обращал внимания. Хотя когда Маша однажды имела неосторожность высказаться одобрительно о заведующем лабораторией, он не преминул откомментировать:

– Начальство хвалят только подхалимы.

Она вспыхнула, но молча проглотила обиду и весь остаток дня не раскрывала рта. Наблюдая такую безропотность, Морозов почти пожалел о своей резкости, но он вовремя придушил в себе это сентиментальное чувство.

В другой раз он переносил с места на место громоздкий прибор и тяжелым выступом легонько ударил Машу по затылку. Никакой боли она, конечно, не почувствовала: на затылке у нее был накручен тугой узел волос. Она поправила прическу и покосилась на него.

– Я нечаянно,— смутился Иван. Он не забыл еще нанесенной ей раньше незаслуженной обиды, и вот опять... — Извини, пожалуйста! Я подарю тебе завтра прекрасную розу.