Над пропастью

В смешанном лесу уже мелькали желтые и багряные краски, напоминая о приближающейся осени. Прошлогодние бурые листья под ногами кое-где были присыпаны чистым золотом. Маша даже не пыталась делать вид, что интересуется грибами. Иван поначалу рыскал взглядом, ворошил палкой каждый подозрительный бугорок, но ничего не находил и вскоре также оставил это занятие. Они брели по лесу, почти не разговаривали, и им было хорошо вдвоем. Долли выбегала из чащи, проверяла, все ли в порядке, слушала посторонние звуки и отдаленные голоса и снова исчезала за деревьями. Внезапно лес расступился, и они очутились на берегу протоки. Под обрывом, в глубоком омуте плавно кружилась темная вода. Тихо проплыла притопленная коряга. На недалеком противоположном берегу на скошенной лужайке лежала копна сена. С той стороны до слуха долетал голос кукушки.

– Красиво,— молвила Маша, любуясь речным пейзажем, мыслями же всецело поглощенная своим кавалером.

– Я вырос в таких местах,— отозвался тот и вздохнул: — Да-а...

– Что — да?

– Идут года.

– Куда?

– Кто их знает? Как вода, проливаются сквозь пальцы.

Они улыбнулись, поглядев друг на друга.

Маша опустилась на траву, изящно поджав ноги и подпершись рукой. Он сел рядом. Сорвал стебелек, пожевал, задумчиво глядя на воду.

– Когда-то давно, когда мне было немногим за двадцать,— продолжал он,— один мой тридцатилетний знакомый говорил: «Когда закончил школу, казалось — все дороги открыты. После института жизнь сузилась до ширины тоннеля. А теперь живешь, и такое ощущение, что свет в конце тоннеля с каждым годом все меркнет, вот-вот погаснет». Я выслушал его исповедь с любопытством, но не более. Мне и в голову не приходило, что и мне когда-то будет тридцать и что я тоже могу однажды ощутить такую же безысходность. А в последнее время особенно чувствую — уперся в какой-то тупик, и на работе, и дома. И тогда я отправился в горы. Захотелось простора. Но и в горах не успел шагу ступить, как сразу оказался в тупике. Каменном. Такое невезенье. Но в горах проще.

– А не в горах?

– Здесь от меня ничего не зависит. Я всегда хотел иметь много детей. У жены есть ребенок от первого брака, но больше она рожать не может или говорит, что не может, а сам я не умею. У меня вагон научных идей, но всем нам приходится заниматься не наукой, а выживанием.

– Давно бы развелся, уехал за границу. Неужели не найдется места, где бы твои таланты были востребованы, или не найдется женщины, захотевшей родить от тебя? Надо быть решительным.

– Говорят, ломать — не строить. Это равнодушие не требует повода, оно самодостаточно, а созидание требует любви. Мне нравится моя жена, хоть она уже и не моя. И за границу не хочу — я там никого не знаю.

– Тогда не жалуйся.

– А я не жалуюсь.

– Нет, жалуешься.

– Хорошо: больше не буду!

Молчали. Маша первая соскучилась, сказала примирительно:

– Рассказывай. Ты ведь не все сказал.

– Спасибо — не хочется,— огрызнулся Иван и тут же продолжал: — Насчет нерешительности вообще, может быть, ты и права. Я и сам чувствую, что с годами становлюсь трусом. Все жалеешь себя, экономишь, избегаешь ввязываться в драки, потому что умный и отлично понимаешь, насколько это мелко и мало что решает. Будто бережешься для больших дел, а между тем обрастаешь душевным жиром, и в итоге окажется, что и для малых дел не годишься. Тогда останется лишь мечтать просуществовать подольше, чтобы увидеть, как сама собой, то есть усилиями других, устроится жизнь... Черт! Опять жалуюсь,— спохватился он. — Ты права: я становлюсь занудой, и с этим надо что-то делать!

– Может быть, я смогу тебе помочь? Ты говорил, что тебе нужны деньги...

Он нетерпеливо перебил ее:

– Я ценю твою отзывчивость. Ты не обижайся... Мы все здесь пролетарии умственного труда, и твоя барская щедрость может вызвать совсем не тот эффект, на какой рассчитана.

– Я не рассчитываю ни на какие эффекты.

– Зачем же тогда соришь деньгами, как будто у тебя их куры не клюют? Будь ты такая богатая, ты бы не работала у нас за мизерную зарплату. Если б не это, я бы подумал, что у тебя родители — эксплуататоры или богатый спонсор, как сейчас говорят.

– Мои мама и папа... они живут в другом городе, и они не эксплуататоры. С мужем я фактически разошлась и сходиться не собираюсь. Никого у меня нет, и собой я не торгую, если ты это имеешь в виду.

Он внимательно выслушал и остался доволен ее ответом.

– Извини! Я тебе верю: ты не разучилась краснеть, а это красноречивее всяких слов.