Над пропастью

Вчера Ирина ревниво похвалила его за порядок на кухне и в доме. Сегодня он опять демонстрировал ей свою самостоятельность.

– Побудь со мной немножко,— попросила она.

Он присел на край разложенного дивана, который уступил Ирине и который был когда-то их супружеским ложем. Она примирительно тронула его за руку.

– Я сейчас лежала и думала: это все неправда, что я наговорила про тебя. Прости меня. Ты самый добрый, самый чуткий, самый внимательный из всех мужчин, которых я знала. Никто не относился ко мне с такой заботой и лаской, как ты. Есть люди, прожившие жизнь, но никогда не знавшие ничего подобного. Я жалею, что все так получилось. И еще мне ужасно жаль, что мы не встретились в восемнадцать лет, жаль, что ничего нельзя вернуть и изменить. Но, если не думать об этом, разве нельзя быть счастливым тем, что есть? Ведь как хорошо и спокойно мы жили. За три года ни разу грубого слова не сказали друг другу. И с Андреем вы всегда ладили. Когда я однажды сказала об этом на работе, мне не поверили. Никто не мог понять, почему я так поступила. Я и сама теперь думаю: чего мне не хватало?

Она говорила, не поднимая глаз и глядя на его руку, которую гладила ласково и задумчиво. Он не перебивал ее и не отнимал руки, но слушал искренний, наверно, монолог без эмоций, и сейчас к нему в полной мере подходило ее вчерашнее обвинение в бесчувственности. Он лишь подумал, глядя на нее, что, в сущности, она просто несчастная женщина, счастье которой ходит рядом с ней и постоянно обманывает ее.

– Ты человек порыва,— сказал он вслух,— что с тобой поделаешь? Такова уж твоя природа, как говорил старик, который в море. Хотя могла бы, кажется, уже и поумнеть: все-таки ты мать. — Он подумал и добавил: — А была бы ты равнодушной и расчетливой, я бы, наверное, даже разговаривать с тобой не стал.

– Ты не замерз? Ляг со мной... — она подвинулась, давая ему место.

Он сидел в одних трусах. У него давно уже сработал рефлекс на знакомое женское тело в знакомой постели, и Ирина, конечно, это заметила. Его сдерживала естественная человеческая гордость и еще разум. Но когда она сама притянула его к себе, он по-настоящему ощутил, как давно не был с женщиной. Он приподнял одеяло, чтобы залезть под него. Она быстро прикрылась, но было поздно: он успел заметить синяки на ее теле. Желание пропало. Он так и остался сидеть, с жалостью глядя на нее.

– Неужели простишь? Его надо судить.

– Бог ему судья,— сказала она, отвернувшись.

4

Он опоздал на работу на четверть часа. С порога поздоровался и торопливо прошел на свое место, не замечая косых и просто любопытных взглядов. Маша была уже здесь, и это его удивило. Обычно она приходила на час-другой позже, здоровалась со всеми; как и все женщины, смотрелась в большое зеркало в закутке, вешала дамскую сумочку на спинку своего стула, поворачивалась к Морозову и отдельно приветствовала его. Он всегда ждал этого момента, не сводя с нее глаз. Сейчас он ожидал, когда она обернется, чтобы также поздороваться с ней, но она ни разу не посмотрела на него. Решив, что она вся в работе, он привычно погрузился в задание.

Через пару часов мужчины ушли на перекур. Женщины и Олег сели пить чай в закутке, отгороженном шкафами и ширмой. Одна Маша не откликнулась на зов. Некурящий Морозов встал, чтобы размяться, подошел к Маше, намереваясь заговорить с ней и решив начать с комплимента по поводу ее усидчивости. Она глянула на него огромными глазами на застывшем, мертвецки бледном лице. У него оборвалось все внутри. Ничего не сказав, пораженный, он опустился на ближайший стул и замер, глядя на нее. Она сидела к нему в профиль, и даже на расстоянии была видна смертельная бледность ее лица: оно было просто белым, как простыня (именно такое напрашивалось сравнение). Кто бы мог подумать, что такое бывает не только в книжках! Он сразу все понял, обо всем догадался. Он ушел вчера, даже не заглянув в лабораторию и не зная, что тут произошло, и намек Феликса Евстратовича насчет двух зайцев пропустил мимо ушей. Сразу стало ясно, что он не вернется домой ни сегодня, ни когда бы то ни было еще, пока там находится его бывшая жена. Мысль была только одна: что сделать для Маши сейчас, сию минуту? Он смотрел на нее, бесконечно сочувствовал ей — именно со-чувствовал, потому что он чувствовал ее душевное состояние как свое собственное, и ему было физически нехорошо. Но цвет его лица от этого не изменился, тогда как же плохо должно быть ей!

– Иван, ты чего сидишь как мумия? — с недоумением весело спросил Олег, рабочее место которого тот занял. Олег взял что-то в ящике стола, посмотрел еще раз на него и на Машу и скрылся опять за ширмой.

Морозов подошел к Маше и остановился позади нее, почти вплотную к спинке ее стула. Не сразу осмелившись, он со всей нежностью погладил ее распущенные волосы. Затем, уже наслаждаясь, запустил в них пальцы и наконец погладил ее шею, плечи.

– Угомонись.

Он послушно опустил руки.

– Терпеть не могу, когда трогают холодными руками.