Над Самарой звонят колокола

Илья Кутузов, не прерывая рассуждения хозяина дома, с горечью подумал: «До того ли тебе будет завтра, Данила? До расспросов ли пойманных воров? Может статься, завтра мы сами будем у них в кандалы закованными, а они с нас под пытками будут снимать спрос». – Поглядывая на несчастную женщину, вздохнул, сочувствуя ее горю.

Вспомнилась любимая присказка гренадера Степана: «Охти мне! Все товарищи в тюрьме: что-то будет и мне!» – поблагодарил хозяев за угощение и, сославшись на позднее время и надобность быть в земляной фортеции, раскланялся.

Глава 2. Решение капитана Балахонцева

1

Эту ночь вся Самара провела крайне беспокойно. До поздних сумерек на перекрестках толпились взволнованные простолюдины, прислушивались, не громыхнут ли сполошные выстрелы у дальнего междуовражья, где у рогаток стоят усиленные караулы. До вторых петухов светились окна комендантской канцелярии, Самарского магистрата, многих отставных военных чинов, помещиков, которые имели свои дома в городе, а также местных именитых купцов. Выставленные караулы из солдат команды сержанта Мукина при поселенцах и каторжных рано утром 24 декабря доложили по начальству, что поднадзорные перекликались из окон казармы с проходившими мимо самарскими обывателями и гарнизонными солдатами, не сыщется ли у кого оружия, чтоб прогнать им караульных солдат и податься к государеву походному атаману Арапову в Алексеевский пригород.

– Проклятье! Перепороть бы шомполами этих крикунов! – негодовал капитан Балахонцев, когда сержант Мукин отрапортовал ему о волнении среди поселенцев. – А у меня даже лишних лошадей нет послать нарочного в Сызрань, еще раз поторопить капитана Краевича с гусарами сикурсовать к Самаре. Казаков отсылать не с руки – теперь каждое ружье нам в обороне весомо!

Последние слова его услышал вошедший в канцелярию отставной казачий ротмистр Хопренин. Махнув ладонью по влажным седым усам, он по-петушиному боком, из-под надорванной левой брови, глянул на встревоженного коменданта.

– Об чем печаль твоя, Иван Кондратьевич? – спросил участливо ротмистр. Сбивая снег, он постукивал каблуками сапог о косяк двери.

Иван Кондратьевич ответил, едва сдерживая грубость: дел и так по горло, а эти отставные чины с пустыми разговорами да с расспросами лезут один за другим. Каждый храбрится принародно, а мизинцы, должно быть, в рукавах трусятся, будто заячьи хвосты…

– Уведомить надобно воеводу Иванова о прибытии главных сил воровского отряда в Алексеевск, да нарочные из Сызрани еще не воротились. И лошади в разгоне, а казаков строевых посылать не ко времени теперь. Вот и ломаю голову…

– Об том не тужи. – Хопренин удовлетворенно – мол, не боись, хозяин, не наслежу – оглядел сапоги. – Для такого дела я своих лошадей пошлю да и сани дам свои.

Иван Кондратьевич, обрадованный, шагнул к отставному ротмистру:

– Вот и славно! Заодно к воеводе и пойманных злодеев, чтоб их буйным ветром унесло, отправим. А он пусть в Симбирск ильбо в Казань к губернатору из ревности своей к службе спроводит для достойного спроса под батогами. – И к сержанту Стрекину: – Прикажи моим словом повязать злодеев накрепко парами, спина к спине, да и покидайте в сани. Кого, Петр, пошлешь в Сызрань? Я покудова рапорт приготовлю.

– Пошлю своего племянника да двух-трех отставных казаков при нем. На завтрашний великий христов праздник сочельника хотят навестить родных в Сызрани, – ответил Петр Хопренин. Утаил, что с племянником отправляет в узлах, подальше от воровских загребущих рук, самое ценное из пожитков, накопленных за долгую службу.

– Поспеши тогда, Петр, и шли сани прямо к канцелярии, – попросил Иван Кондратьевич и не сдержался, схватился руками за виски. – Страх как ломит голову! Будто в угарной избе переночевал.

– Должно, сон беспокойный был, – посочувствовал отставной ротмистр. – Мне сейчас повстречался протопоп Андрей, тако ж на головную боль жаловался. Еще сказывал, что вечером прибегал к нему отставной надворный советник Иван Коптяжев, известил о походе наших солдат и казаков под пригород Алексеевск. Причем оный Коптяжев просил протопопа, чтоб пожитки свои поставить в церковь.

– К чему это? – удивился Иван Кондратьевич и резко повернулся к сержанту Стрекину. – Пиши, голубчик, рапорт о походе под пригород и о показании побранных тамо злодеев.

– Коптяжев выговаривал, – ответил Петр Хопренин, – что ежели злодеи придут в город, то, бог даст, церквей грабить не станут из боязни божьей кары, тем и его пожитки спасены будут.

– И что же протопоп Андрей? – Иван Кондратьевич слушал болтовню отставного ротмистра вполуха, а сам следил, как быстро и чисто писал рапорт усердный и исполнительный сержант Стрекин. – Принял от того Коптяжева вещи?

– Протопоп Андрей, однако ж, в том ему отказал для того, что указами синода запрещено принимать в церкви вещи для поклажи.

– Разумно поступил протопоп, – одобрил действия священника Иван Кондратьевич. – Пусть тот надворный советник берет ружье да на земляную фортецию выходит с ворами биться, себя и свои пожитки оберегая.