Над Самарой звонят колокола

– А что можем мы теперь делать? – Данила скорбно вздохнул и развел руками. – Теперь мы как в давнем хивинском хождении: появился новый караван-баши – куда он поведет, туда нам и шествовать молча… Тамо шли песками зыбучими, а теперь сама жизнь наша уподобилась зыбучей трясине – всякий шаг может оказаться погибельным… Господи, да куда эти бесы шапку мою утащили? – в сердцах воскликнул Данила. Дарьюшка вздрогнула, протянула ему шапку: держала, забывшись, в руке за спиной. – Извини, Дарьюшка, – притишил голос Данила. – Вам с Анной Петровной, может, лучше дома посидеть, а? Пойдете? Ну смотрите, по скользкой дороге идите бережно. Ребятишек при себе не держите, все едино через дымоход выскочат, бесенята, – добавил Данила к великой радости Гришатки и Анисима. Сказал, а сердце вновь зашлось: вдруг да объявится Тимоша! Ведь наверняка знал, что отправит тот самозваный – а может и истинный? – Петр Федорович свою команду в сторону Самары! А узнав, мог и напроситься с атаманом.

«Хорошо бы и Маркелу Опоркину с братьями в Самару приехать. Все легче было бы, да и от возможного разбоя дом остерегли бы…»

– Идем, Герасим, утешим бургомистра в сей тяжкий час. Как сказывал о нем протопоп Андрей, это такой человече, который одним глазом плачет, а другим богохульно подмигивает… И за что наш протопоп так невзлюбил бургомистра? Должно, за малое по праздникам подношение. Нет того в Святом Писании, да издревле ведется, что первую мерлушку неси попу на опушку для теплой шубки… Позрим, каков наш бургомистр ныне. Должно, в великой радости пребывает. А вы, пострелята, глядеть в оба! Под казачьи плети да под копыта не лезьте. Неровен час, какой злодей спьяну и копьем пырнет! – постращал отроков Данила.

Перекрестились и всей семьей оставили дом. Большой улицей направились в сторону реки Самары, к рынку и вверх, к Троицкой соборной церкви. Шли медленно – Герасим, уцепившись за руку Данилы, тяжело передвигал больными ногами.

Их легко обгоняли самарцы, жившие ближе к Вознесенской церкви и далее у речной пристани. Иные проходили молча, озабоченные своими думами, иные, сняв шапки, раскланивались с Данилой. А иной, обогнав, говорил не без ехидства другому, что позволит государев атаман, так самарцы живо раздуванят купеческие амбары да лавки. А заедино и дома знатных горожан да отставных офицеров, многие из коих поутру кинулись в бег к селу Рождествену вслед за комендантом Балахонцевым и его командой.

– Ах вы, тати пропойные, – ворчал Герасим на самарских обывателей. – Мышлимо ли – шреди твоего же городшкого люда воровштво умышливать?

– А этой голи кабацкой все едино, чьи лавки грабить, – не злобясь, ответил Данила. – И чему дивиться? Мало ли среди них потомков жигулевской разбойной вольницы, которая осела со временем в посадах окрест старой Самарской крепости? Должно, по вечерам и теперь седые деды сказывают предания своим внукам, как грабили купеческие струги на Волге… А этим внукам теперь в охотку было бы пограбить наши торговые ряды.

Герасим поддакнул, что, видимо, так и есть: у старого душа не вынута, а у молодого она не запечатана, на волю рвется…

Подошли к городскому магистрату, а по толпе самарцев, собравшихся вокруг бургомистра Ивана Халевина и купеческого старосты Ильи Бундова с караваем хлеба в руках, уже крики перекатываются:

– Иду-у-ут! Святые отцы вышли уже с крестами, с образами и херугвием!

– Вали, братцы, следом!

– Всем выходить в поле! Присматривайтесь, братцы, кто схоронился, не вышел с крестным ходом! Батюшке атаману всенепременно такого супротивника на суд вытащить надо будет! – кричал, размахивая руками, цеховой Анчуркин.

– Дружно, дружно! – с крыльца магистрата напутствовал уходящих на улицу бургомистр Халевин. – Порадуем государева атамана многолюдством! – И сам с сыном поспешил следом за толпой.

От Троицкого собора Верхней улицей, мимо рынка и Николаевской церкви, мимо двора бургомистра крестный ход, теснясь между плетнями и сугробами, под нескончаемый благовест двинулся к западному углу земляной крепости. Отсюда обогнули северный бастион, прошли мимо кузнечного ряда. А впереди, не далее как в двухстах саженях, уже приближалось к городу конное и санное войско. В голове везли четыре больших знамени, взятых в крепостях Самарской линии.

Атаман – на него указал самарцам громкоголосый Иван Яковлевич Жилкин – ехал перед знаменщиками, а за спиной на дровнях везли две пушки. В красных епанчах и в черных треуголках около орудий стояли на коленях регулярные канониры с длинными банниками в руках, а с ними пообок и памятный уже самарцам пушкарь Сысой Копытень. Сысой курил трубку, отчего волосяная сетка была приподнята до верхней губы. Самарцы, страшась глядеть на этот ужасный лик, спешили перевести любопытствующие глаза на государева атамана.