Над Самарой звонят колокола

«Эх, отцы-командиры», – посетовал он, не пытаясь гадать даже, как поступит атаман со взятыми в плен офицером и солдатами: своя боль давила сердце – не объявится ли Тимоша? Шел и вглядывался в лица всадников, потом в сидящих на санях по трое и по четверо. Конные большей частью из казаков да башкир, а в санях ехали бывшие господские крестьяне. На некоторых пристегнуты сабли, палаши, но на диво – у всех были ружья нового и реже старого образца. Пытался прикинуть, сколь велика команда въехала в Самару, и никак не выходило более трехсот человек.

«Может, и прав был Антон Коротков, показывая пять и более сот воинства, – подумал Данила и решил: – А теперь прознал атаман, что комендант Самары бежал в Сызрань, так и оставил в Алексеевском пригороде часть войска да пушки ради бережения со стороны Ставрополя». – Данила вздохнул: войско прошло, а ни Тимоши, ни давних друзей Опоркиных, чтобы расспросить хоть о внуке…

Протиснулся в церковь, где протопоп Андрей начал служить обедню, притулился к стенке, осмотрелся. Атаман Илья Арапов с бородатым есаулом стояли на правом клиросе[17], потом послали от себя пономаря Ивана Семенова. Через малое время из алтаря вышел протопоп Андрей, оставив для продолжения службы священника Федора Аникитина. Атаман что-то сурово сказал, протопоп, споткнувшись на ровном месте, возвратился в алтарь и, как понял Данила, передал приказание атамана: при заздравном молении о государях упоминать Петра Федоровича, цесаревича Павла Петровича и супругу его Наталию Алексеевну. А государыню императрицу Екатерину Алексеевну из ектений исключить.

Выслушав пропетое многолетие Петру Федоровичу и его наследнику, Данила невольно пожалел протопопа Андрея: случись теперь быть в Самаре войску государыни Екатерины Алексеевны, и не миновать Андрею Иванову на старости лет ежели не позорной смерти, то рваных ноздрей и клейменого лба…

«Охо-хо, – по-стариковски вздохнул Данила, торопливо перекрестился. – Кто может побожиться, что черное горе минет его по такому лихолетию? И как помочь теперь схваченной атамановыми людьми свояченице Анне Петровне и ее сынишке? Может, самому сходить с богатыми дарами, умаслить жестокую душу…»

Отслужив обедню, священники вышли из алтаря. К протопопу, громко постукивая каблуками по доскам, быстро подошел Иван Яковлевич Жилкин и протянул бумагу.

– Чти всенародно, отец протопоп. – И отошел на два шага, словно вознамерился следить, не пропустит ли отец протопоп какого важного слова.

– Да что сие… за бумага? – заикаясь, пробормотал протопоп, дрожащими пальцами едва удерживая плотную, с сургучом, бумагу. Стереть пот со лба при столь редкостном в соборе многолюдстве протопоп Андрей и не помышлял.

– Это манифест государя Петра Федоровича. Даден тебе от атамана для прочтения средь самарского народа. Чти, не мешкай.

Протопоп Андрей развернул лист, присмотрелся к незнакомой руке, потом глянул на подпись – не русские литеры! Он повернулся к священнику Аникитину, негромко спросил:

– Скажи, брат Федор, что подписано? Ты ведь в семинарии обучался, не то что я…

Федор Аникитин поверх Протопоповой руки заглянул в бумагу, прочитал довольно громко:

– Писано по латыни: «Петр».

Повертев головой, протопоп Андрей отыскал взглядом бургомистра Халевина, подозвал его, передал бумагу.

– Прочти, сын мой, по малой моей грамоте. А ты ведь читать куда как горазд.

Иван Халевин, при ярких свечах сверкая голой маковкой, поднес к глазам бумагу и, поймав в длинные пальцы сургучную печать, чтобы не болталась, начал читать:

– «Божиею милостью мы, Петр Третий, император и Самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляется во всенародное известие.

Небезызвестно есть каждому верноподанному рабу, каким образом мы не от доброжелателей и зависцов общего покоя всероссийского и по всем правам принадлежащего престола лишены были. А ныне всемогущий Господь неизреченными своими праведными судьбами, а молением и усерднейшим желанием наших верноподданных рабов скипетру нашему покоряет, а зависцов общему покою и благотишию под ноги наши повергает…»

Бургомистр Халевин перевел дух, мельком глянул на притихших самарцев – иные даже кашлять старались, прикрыв лицо шапками. Облизнул губы и продолжал читать далее: