Над Самарой звонят колокола

– Того Савелия мы изловили не в Борской крепости, а в Бузулукской, – проговорил Кузьма Петрович. – Паршина теперь не спросишь, что да как было…

– А что же сам барин… – начала было говорить Анна Петровна и примолкла, испугавшись возможного рокового ответа: отчего атаман у нее пытает про Аграфену, а не у Матвея? А может, ушел-таки счастливо Матвей из Борской крепости?

На ее полувопрос Илья Федорович ничего не ответил – понял, что жена помещика и в самом деле ничего не знает, потому как нет ей резона скрывать спрашиваемого, рискуя навлечь погибель на себя да на малолетнего сына.

– Гаврила, отпусти ее… с миром. Пущай идет на прежнее житье к Даниле Рукавкину, – распорядился Илья Федорович, не заметив, как пораженная помещица, малость помешкав, в пояс поклонилась ему. Атаман, упершись кулаками в столешницу, стоял, опустив голову, пока капрал Пустоханов не вывел женку Матвея Арапова.

– Ну вот, дядя Кузьма, – выдохнул с горечью Илья Федорович, – была малая надежда на розыск, да ниточка гнилая оказалась… Эх, Аграфенушка! Однако делать нечего, надобно жить и службу государю править… – И покликал Василия Иванова, повелел подать им с Кузьмой Петровичем что-нито на обед.

– Слушаюсь, батюшка атаман, сухую корочку я уже раздобыл, – соскоморошничал Василий, стараясь развеселить хмурого атамана. – Гей, стряпуха, что есть в печи – на стол мечи!

С кухни стариковский голос дворецкого ответил с хитринкой:

– Да окромя каши овсяной, ничего и не доспело к этому часу!

– Каша – так давай кашу, – буркнул Кузьма Петрович, потом вскинул голову и зашмыгал носом – с кухни через открывшуюся дверь потянуло запахом далеко не овсяной каши: сияющий адъютант на барском начищенном до блеска подносе подал тарелки, а в тарелках – кусками разложенный жареный гусь. Тут же ломти хлеба, соль в маленькой мисочке, кружки с шипучим домашним квасом.

– Ах ты, бес лукавый! – засмеялся Илья Федорович. – Ишь, каково угощение сготовил!

– Так ведь, Илья Федорович, праздник ныне двойной – божий и наш, ратный, по причине взятия Самары.

Илья Федорович пригласил Кузьму Петровича к столу, позвал и Василия, да тот, хитро отворачивая плутовскую мордочку, отговорился занятостью:

– Да там, батюшка атаман, еще один супротивник, не столь, правда, велик, да остался. Надобно и его кому-то изничтожить…

Едва Василий прибрал со стола, как перед воротами остановился обоз саней из десяти или чуть больше, в окно сразу не разглядеть толком. Затабунились какие-то мужики, стали препираться с караульными казаками. Гордей Ермак распалился, растопырился на крыльце и потрясал руками, загораживая вход к обедающему атаману.

Кузьма Петрович нахлобучил на голову шапку и, не накинув на плечи полушубка, шагнул за порог со словами:

– Сам узнаю, что за народ ввалился.

Илья Федорович, беспокоясь, что долго не приезжает отобедать Иван Яковлевич Жилкин, встал у окна сбоку, глядел на мужиков, пропущенных караульными казаками на маиоровское подворье, на рассерженного князя Ермака и Кузьму Петровича, который с крыльца выспрашивал, откуда и с чем пожаловали мужики к государеву походному атаману.

Один из приехавших, сняв с головы мурмолку, кланялся и что-то громко и скоро пояснял, выпуская из пушистых усов и окладистой русой бороды заметный на морозе горячий пар дыхания.

Кузьма Петрович поманил рукой к себе пятерых. Прочие, поглядывая на резные окна шатрового дома, остались топтаться около своих саней. Аксак вошел первым, пропуская мужиков, приговаривая степенно:

– Милости прошу пред очи государева походного атамана Ильи Федоровича Арапова.

Мужики, все бородатые, степенные, но весьма смущенные важностью момента, вошли в горницу, обнажили головы, перекрестились и отбили поклоны перед богатым в убранстве из серебра иконостасом. Потом вперед выступил невысокий и дородный, не без спеси во взгляде и осанке, мужик, обутый в сапоги козловой кожи, в добротном полушубке, в лисьей шапке, а не в мурмолке, как остальные. Заговорил неспешно, глядя атаману прямо в глаза:

– Кланяемся тебе, батюшка атаман, хлебом-солью от всего нашего общества села Рождествена, что стоит по ту сторону реки Волги. Как прослышали ныне поутру колокольный звон и пушек пальбу, так и взяли в ум, что вступила в Самару воинская команда государя Петра Федоровича. Прими от нас, батюшка атаман, мужицкую хлеб-соль да поздравления по счастливому и без крови вступлению в город. А от нас передай государю, что мы все готовы ему послужить, чем будет способно.

– Порадовали, мужики! Видит бог, порадовали… Потому как вы первые к нам прилепились. – Илья Федорович искренне, сам того не ожидая, перекрестился, подошел к посланцам села Рождествена, принял хлеб-соль в собственные руки, отломил краюшку и, умакнув в соль, прожевал. Передав каравай Кузьме Петровичу, пригласил мужиков сесть к столу. Торопливо, словно боясь упустить важное, стал расспрашивать, кто они, да сколько их, да далеко ли ушел от города самарский комендант Балахонцев.