Над Самарой звонят колокола

Старший среди крестьян, земский начальник села Рождествена, пояснил, что с ним прибыло поболе тридцати мужиков, которые готовы вписаться в войско Петра Федоровича. Есть желающие еще и в селе, ждут государева призыва. Про капитана Балахонцева наслышаны, будто убежал далеко, в сторону Сызрани.

– Теперь, надо полагать, у села Печерского, а это верст восемьдесят от Самары. В ночь распоряжусь выслать санных мужиков в ту сторону. Ежели какие вести будут от ямщиков, всенепременно известим тебя, батюшка атаман. Слезно просим, Илья Федорович, пришли своего человека с государевым манифестом о даровании воли. Ждут того манифеста наши мужики. Должно сам знаешь, еще с двенадцать лет тому назад слух прошел, будто рассылал государь Петр Федорович манифесты некоторым волостям и монастырским крестьянам о даровании им воли. А как пропал сам государь, так и слухи те пропали… Сколько мужиков перебывало под батогами, когда у своих помещиков начали было выспрашивать о манифестах…

Земский степенно поднялся, мужики отбили атаману поясной поклон, повинились за беспокойство.

– О беспокойстве не печальтесь, потому как мы не на барской, а на государевой службе, – ответил растроганный Илья Федорович. – Нам и заботиться о его чести и преуспевании. За добрых охотников послужить государю благодарствую вас, мужики, приму их с великой радостью. А по прочтении у вас в селе государева манифеста и указов жду добрую подмогу как охотниками служить, так и провиантом в государеву главную ставку под Оренбургом. Сами знаете – не евши и блоха не прыгнет, – вспомнилась Илье Федоровичу любимая присказка Данилы Рукавкина. – А у государя войско там куда какое собралось, его поить-кормить надобно.

Земский пообещал прислать обоз с провиантом не мешкая, и Кузьма Петрович вышел проводить мужиков до ворот. Распорядился, чтобы охотных людей, которые остаются в Самаре, принял под свою команду капрал Гаврила Пустоханов.

Вернувшись в горницу, Кузьма Петрович, улыбаясь, с полминуты грел озябшие руки о печку, потом, поглядывая на Илью Федоровича, негромко объявил:

– Как провожал я рождественских мужиков за ворота, видел нашего знакомца…

– Кого это? – спросил Илья Федорович, снова думая о своем безысходном горе: едва не на коленях просил Матвея Арапова сказать, куда увезли его Аграфенушку и сына Федю. Жизнь обещал сохранить взамен на обещание боле не воевать с государем Петром Федоровичем, а тот Арапов, озверев от лютой злобы, сам на себя петлю надел, в лицо ему, издеваясь, кричал: «До смертного своего часа, вор и разбойник, будешь мучить себя тоской и сознанием, что жена досталась старому борову! Это тебе за измену матушке государыне от меня такая кара! Землю изроешь ногтями, а семьи все одно не сыщешь!»

– Данилу Рукавкина, – отозвался Кузьма Петрович. – Вместе с работником Герасимом в свою лавку, должно, ездили, потому как спешили к дому с полной кошелкой в санях… Весьма озабочен наш старый добродетель…

Илья Федорович тяжело выдохнул, додумал вслух:

– И мне бы вот так поступить с Матвейкиной семьей – взять да и отдать насильно какому ни то старому обнищалому мужику, чтоб хлебнули горя и холода… А не могу, совесть противится! И от того свое горе стократ саднит, неотмщенное!

– Много, Илюша, такого горя неотмщенного по Руси гуляет, еще и со времен памятного нам ромодановского бунта… Теперь за все спрос будем брать с изловленных помещиков, – тихо проговорил Кузьма Петрович и ласково, как родитель сыну, положил руку на плечо. – Ты думаешь, я своего, полковником Олицем убитого под Ромодановым, Егорку забыл?.. А дед твой Капитон? А родитель твой Федор, которого запытали в темницкой до смерти? А скольких мы еще и не знаем поименно?..

– Правда твоя, дядя Кузьма, – тяжело выговорил Илья Федорович, помолчал, с трудом приходя в себя, потом вспомнил, что Кузьма Петрович говорил о Даниле Рукавкине, сказал:

– Думаю я – встревожился купец тем, что мы сами напросились к нему в гости… Вот и мечется.

5

Взволнованная Дарья встретила Данилу и Герасима на крыльце.

– Слава Господу, все живы и здоровы к дому воротились… Анна Петровна от радости места себе не находит, сынишку от себя и на шаг не отпускает… А у меня душа сажей покрылась, вас ожидаючи. Слышите, что к вечеру в городе творится? Беспричинные крики, песнопение…

Данила помог Герасиму снять с саней плетеную кошелку, вдвоем подтащили ее к крыльцу. Герасим повел лошадь распрягать, а Данила принялся успокаивать перепуганную женку:

– Полно тебе, Дарьюшка! Все хорошо обошлось. И сестрицу отпустил атаман, выведав, что она не участница продажи его семьи. А крики? Так ныне Рождество Христово, праздник, ай забыла? От того и песни да гульба. А обыватели из цеховых да пахотных и отставных казаков втрое рады приходу государевых людей и даровому угощению. Бесчинства ж нет никакого, одни разъезды по улицам вершников из казаков да доброхотцев из бывших поселенцев…