Над Самарой звонят колокола

– Распрощались мы с тобой, Данила, у пригорода Алексеевска, и ушел я с монахом Киприаном искать вольную землю Беловодье. Двадцать лет искал… – проговорил Илья Федорович со вздохом. – Вот как нами, други, жизнь крутит! Не думали, не гадали, а свиделись. И счастье в том, что рады мы друг другу, как и прежде. Не так ли, Данила? А ты что молчишь, Герасим?

Дарья и Степанида потянули из пышных рукавов белые платки – смахнуть непрошеные слезы. Герасим засопел, когда Илья Федорович неожиданно привстал, дотянулся до бывшего бурлака и крепко обнял его за плечи, сказав ласково:

– И твою горбушку хлеба с луком я помню, Герасим. А забыл, как угощал ты меня на берегу Волги?.. А Панфил тогда без штанов возле берега утенком резвым бултыхался.

– Надо ж, помнит, а? – растроганно заговорил Герасим. – Твоим прошением принят я в дом Данилы и теперь живу шемьей ждешь. А это моя женка Штепанида, – представил он зарозовевшую Степаниду. – Да ты, может, помнишь ее – штаршая дочь тогдашнего прикажщика Родиона Михайлова, – напомнил Герасим.

– Родиона помню, – ответил Илья Федорович. – Знаю, что помер он. Помер и отец Киприан, уже за Алтайским Камнем – сердце не выдержало тяжкого пути… Да много их было, побродимов… Давайте, други, помянем всех: старца Вавилу, бурлака Евтихия, жигаря Добрыню, ватажников атамана Гурия Чубука, которого Кузьма Петрович куда как хорошо знает по ромодановскому бунту. И особливо помянем неистового монаха отца Киприана… Искал он не себе – людям искал вольную землю, ан не довелось дожить до нынешнего часа, когда государь Петр Федорович объявился людям и дал слово сотворить на Руси такую жизнь, какая мнилась им всем в неведомом Беловодье…

Герасим разделал гуся, обе ноги протянул гостям.

– А ведь нас извещал братец Алексея Кандамаева, что зимовали вы у него на Каменном Поясе, в крепости Магнитной, – проговорил Данила Рукавкин, подвигая гостям молотый перец. – Но после того вы с отцом Киприаном как в воду канули.

– Так оно и вышло, Данила, канули… Только не в воду, а в долгое безвременье.

– Да-a, много с той поры воды утекло из Волги в Каспий, ох, много, – согласился Данила, все еще словно не веря, что у него за столом вновь сидит когда-то подобранный на пустом Яицком тракте одинокий отрок Илейка. – Потому и забылось многое за давностью лет… Да, Илья Федорович, – вдруг спросил Данила. – А как ты у Матвея-то Арапова оказался? И что за свара произошла между вами?

Илья Федорович положил обглоданную кость в порожнюю глиняную миску, вытер руки и губы полотенцем, которое услужливо подала Степанида, кося васильковые глаза на плечистого атамана. Сказал:

– Я ведь от Алтайского Камня добирался до Оренбурга с одной надеждой – воротиться в Самару, в ваш дом. И дошел бы, кабы не подлый обман Матвейки Арапова, сказавшего, что ты, Данила, по возвращении из Хорезмского царства заболел и вскорости умер.

Данила, Герасим и обе женщины охнули, потом встали и дружно закрестились.

– Ах ты, господи, – выговорил Данила, пораженный услышанным. – Да как же у него язык-то не отсох, такое сказавши? – И слушал потом о долгом житье Ильи Федоровича у Арапова, еще раз, по привычке стариковской уже, перекрестился, когда атаман сказал, что в Борской крепости Матвей Арапов был-таки схвачен казаками и повешен за неуемную злобу против государя Петра Федоровича.

Досказал и погрустнел лицом Илья Федорович, закончив так:

– Умер Матвейка и невесть где обретаются теперь мои Аграфена с сыном Федюшей… Знал бы – с казаками кинулся бы в угон тому малороссийскому помещику, а так… Вона сколько теперь по Руси помещиков в тарантасах да в кибитках катятся из края в край! Поболе, чем шаров перекати-поля по осени в степях… За каким гнаться? – И умолк, стиснув зубы. – Думал, Анна Петровна знает, ан вышло, что и ей неведомо…

Данила повел бровью, Дарья и Степанида живо убрали миски, внесли самовар, мед, подали чистые ложки и широкие, из Хивы вывезенные расписные фарфоровые пиалы – вынимали их из буфета лишь в редкостных случаях. Герасим разлил чай с крепкой заваркой, Дарья подвинула мед.

– Отведай, Илья-батюшка, согрей душу, – тихо по-матерински ласково проговорила она. – А семья, может, еще и объявится… Ты теперь при государе человек видный.

– Вештимо, – подхватил слова хозяйки жизнерадостный Герасим. – Дашт гошударь укаж воротить вшех прежде купленных крештьян, так и воротитша Аграфена с Федюшей. Тогда вше вмеште и приежжайте к нам, в Шамару.

Илья Федорович выпил чай, согнал грусть с лица, через силу, видно было, улыбнулся:

– Хорошо у вас, покойно на душе. И будто войны нет никакой, и будто мне не завтра, так на неделе не держать смертного боя под Самарой… А Матвеевой женке скажите, пусть не страшится – мой гнев на ее голову не падет, нет ее вины никакой в горе моем… Потому и отпустил ее с миром.

Дарья, услышав эти слова, лицом посветлела, поклонилась атаману, тихо проговорила:

– Вот радости-то ей будет! – И осеклась: а как сказать сестрице, что муж ее Матвей пойман и сказнен казаками в Борской крепости?..