Над Самарой звонят колокола

Герасим резко обернулся, встал на колено и вскинул ружье: три выстрела слились почти воедино. Торопливо перезаряжая ружье, Кузьма Петрович увидел, как оба драгуна вместе с конями рухнули на дорогу, утонули в клубах густой поземки и взбитого копытами рыхлого снега. Данила, ногой распахнув калитку, под руки уволок Герасима – мертвого ли, пораненного, о том Кузьме Петровичу узнавать было некогда. Славно хоть то, что своим выстрелом так удачно сбил на землю второго драгуна, обезопасив старого доброго знакомца…

– Скорее, братцы, скорее! Поспешим за атаманом к Алексеевску! Вона, опять чертовы егеря на улице скопом объявились! Берегись, сейчас залп будет!..

Конный отряд походного атамана Ильи Арапова оторвался-таки от увязших в городских переулках и в схватке с пешими повстанцами драгун и казаков Муфеля. Мимо умолкшего кузнечного ряда, по конские колени утопая в рыхлом снегу, он уходил от полускрытой за метелью Самары. Рядом с атаманом ехал хмурый Иван Яковлевич Жилкин, чуть поотстал от них сержант Иван Зверев и раненный пулей в щеку Ивашка Кузнец. Впереди отряда невесело гнулся на ветру также пораненный в левую руку бесстрашный есаул Гаврила Пустоханов. Он уводил всадников к пригороду Алексеевску, где старанием отставного гвардейца Алексея Горбунова, купца Антона Короткова да посланного капрала второй роты Федора Каменщикова с отрядом отца Василия все было заранее изготовлено к новым сражениям.

– Илья Федорович, гляди – конные! – неожиданно прокричал рядом с атаманом Ивашка Кузнец. – Неужто драгуны наперехват успели выскочить? – Поправив на голове не по размеру малую, на улице подобранную солдатскую треуголку, Ивашка смотрел влево от Оренбургского тракта.

Илья Федорович тут же привстал в седле. В полуверсте, встречь его отряду и густой поземке, быстро шла конница. Над островерхими меховыми шапками – это стало заметно, когда метель чуть приутихла, – раскачивались хвостатые темные копья.

– Калмыки! – узнал верховых Иван Яковлевич и смахнул с единственного глаза снежинки, а может быть, и непрошеную слезу по оставленном в руках Муфеля сыне Ивашке.

– Эх, жалость какая! – со стоном выдохнул Илья Федорович. – Самую малость припоздали сикурсовать нам.

– Должно, из-за этой чертом нагнанной пурги, – ворчливо отозвался Иван Яковлевич. – Она нам и из пушек не дала как надо прицельно по солдатам палить! Ну ништо, при нас уцелело сотни три конных, вижу, и калмыков не меньше. – И вдруг выпрямился в седле, будто вмиг помолодел. – Гляди, атаман! Из Самары счастливо успели выбежать и многие пешие казаки! Да то никак Кузьма Петрович за нами поспешает? Вот так славно!

– Стало быть, повоюем еще, други! И послужим государю нашему, – негромко сказал Илья Федорович, отходя сердцем после столь трудного и неудачного сражения за Самару. – Главное в том, что Муфелю так и не удалось нас всех истребить…

Калмыцкий отряд, невзирая на пургу, быстро шел на сближение. Навстречу союзникам поскакали Гаврила Пустоханов и сержант Иван Зверев с десятком конных казаков.

Илья Федорович остановил коня. Повернулся лицом к Самаре и идущим оттуда пешим казакам с Кузьмой Аксаком – в полуверсте от них на земляной крепости маячили конные драгуны: увидели готовых к драке за своих товарищей конных повстанцев и спешащих к городу свежих конников, они остановились, не решаясь по заснеженной дороге преследовать тяжело бредущих от города пеших мятежников.

Соединясь с ротмистром Василием Матвеевым, который командовал отрядом калмыков в пятьсот человек, и дождавшись пеших своих казаков с Кузьмой Аксаком, атаман Илья Арапов поспешил к пригороду Алексеевску.

Вслед уходящим повстанцам с попутным ветром со стороны города донеслось еще несколько разрозненных ружейных выстрелов, затем над завьюженной Самарой к мятежу зовущий набат умолк…

Эпилог

1

7 августа 1774 года. Пасмурный полдень.

С плоскодонной барки, которая причалила к самарской пристани, сутулясь, по сходням сошли двое, закинули за плечи полупустые мешки на веревках и по истоптанному песку тяжело побрели вверх, к Нижнему рынку.

– Ну вот, Данила, мы с тобой и дома… Даже не верится – из каменной тюрьмы живыми выскочили.

– Дома, Иван, дома… А тюрьма не дурна: пуста без нас не останется, будь она трижды проклята. Как бабку родами не удивить, тако и нас теперь на этой земле, вплоть до скончания века…

Данила Рукавкин и Иван Халевин прошли мимо торговых лавок, молча раскланивались со встречными самарцами. Их узнавали, отдаривали сдержанными поклонами, да все с оглядкой, и только Тимофей Чабаев, заприметив их еще издали, оставил лавку, вышел на рыночную площадь, уворачиваясь в тележной сутолоке то от конской морды, то от неласковой оглобли.

Обнялись, искренне радуясь, охлопали друг друга.

– А ты, бургомистр, не дюже зачах на тюремных харчах! – пошутил Тимофей, разглядывая осунувшиеся щеки Ивана Халевина и его потускневшие выпуклые глаза. – Вот только волосишками, кажись, совсем пообнищал. Должно, казанским барышням в медальончики пораздарил, а?