Над Самарой звонят колокола

– Где ж теперь твой ласковый приказчик? – спросил Илья Арапов, поглядывая искоса на Ивана Кузнеца. Тот, развалясь в санях, сухой былкой чистил зубы.

– Должно, у врат небесных толкается… Только, думается мне, вряд ли святой Петр впустит его в рай! Весьма грешен был и злопакостен. Когда обсказал я пред государем его вины, так и повелел батюшка Петр Федорович приблизить приказчика к Господу… вместе с помещиками, коих мужики привезли в Берду. А иных отпустил с миром, не найдя за ними злого умысла и притеснения крестьянам.

– Стало быть, везут мужики своих господ на государев суд? – спросил Иван Яковлевич.

– Еще как везут-то! – оживился Иван Кузнец. – Токмо господа не дюже радуются лицезреть государя Петра Федоровича, трепещут и слезьми горькими исходят.

– Знает волчья порода, что за ягнят порезанных и с нее шкуру снимать будут! – со злостью проговорил Гаврила Белый. – Кабы нам изловить свово хозяина Дементьева – сущий демон! Тако ж поволокли бы кривоносого за седые космы пред государевы очи. Глядишь, и его приблизил бы на два аршина поближе к Господу…

– Да-a, о вашем барине вся округа наслышана, – поддакнул Илья Арапов, вспомнив, сколько горьких жалоб довелось слышать от ближних соседей – крестьян Дементьева: жесток, мол, барин да капризен сверх всякой меры, а уж греховодник – так и липнет к девкам да молодым бабам! – Бог даст, ни ваш Дементьев, ни наш Матвейка Арапов не минуют суда государева. А мне бы еще и нашего приказчика Савелия Паршина изловить не худо. Ох и поизмывался над ними! – Илья кивнул на своих односельцев, которые, закутавшись в тулупы на соседних санях, прислушивались к беседе. – Когда на барщине отрабатывали, не одна мужицкая рубаха его плетью была рассечена… Да и государева казака он из ружья побил.

Илья Арапов помолчал недолго, спросил, куда теперь направляется Иван Кузнец. К родительскому дому или здесь, на службе государевой, останется?

– Коль примете, пристану к вашей артели. Глядишь, и в наши края государь свои полки пошлет, тогда будет и на нашей улице праздник!

– Оставайся, – подытожил Илья Арапов. – А там уж государь решит, как нами распорядиться. Ну, братцы, кончай ночевать! А то вернутся с-под Оренбурга наши, спросит с нас походный атаман, чем занимались. Что ответим?

…Утром четырнадцатого ноября в государеву Военную коллегию прискакал посыльный казак с доброй вестью: побит и пленен корпус полковника Чернышева вместе со всеми офицерами и пушками! Пятнадцать пушек взято и увезено под Оренбург, чтобы установить на позиции и громить из тех орудий супротивников государя Петра Федоровича!

Но почти в тот же час Берду достигло другое, только безрадостное известие: со стороны Сакмарского городка в осажденный Оренбург пробился бригадир Корф с отрядом в две с половиной тысячи человек, при двадцати пушках и с большим продовольственным обозом.

Гонец известил в Военной коллегии Ивана Творогова и дьяка Ивана Почиталина, что государь, узнав о прорыве Корфа, собрал всех бывших при нем казаков и кинулся было в угон за тем бригадиром. Однако время было упущено – отстреливаясь, под прикрытием городских пушек, Корф успел войти в город.

– Теперь, братцы, жди большой драки с генералом Рейнсдорпом, – заключил государев дьяк, молодой грамотей Иван Почиталин, объявляя эту безрадостную весть собравшимся у Военной коллегии казакам. – Оренбургский губернатор, после стольких своих неудач, всенепременно захочет выслужиться перед царицей Екатериной, а потому будет стараться нанести нашему государю крепкое поражение. Да только не таков наш батюшка государь!

– Слышь, братец, – прокричал из толпы собравшихся Илья Арапов стоящему на крыльце Почиталину. – Коль нужна государю подмога, так мы в одночасье соберемся и под Оренбург…

– О том будет особое распоряжение походного атамана Овчинникова! – Почиталин поклонился собравшися казакам и покинул высокое, с резными столбиками крыльцо.

Отряды, оставленные в Берде для ее охраны от случайного неприятельского набега, не расходились целый день, так и толпились у Военной коллегии. Временами, когда порывистый ветер задувал со стороны киргиз-кайсацкой степи, даже здесь хорошо были слышны отдаленные пушечные выстрелы, которые порой сливались в сплошную канонаду. Казаки крестились, до хрипоты спорили, чьи пушки чаще и громче бьют: свои или крепостные?

День тянулся томительно медленно, и только к вечеру на дороге со стороны Оренбурга показались три верховых казака, скакавших галопом в ставку. Караульные, издали заприметив гонцов, поспешно раздвинули рогатки.

– Чево там? Как государь? – сунулся было к вестникам старший караула, да не дождался ответа – проскакали мимо.

На церковной площади гонцов остановила плотная толпа и дальше не пропустила. Их дергали за полы кафтанов, иные даже грозились выдернуть из седел и взять в кулаки, ежели и далее будут молчать.

– Говорите, как там, у города-то?

– Чей верх вышел? Наш ли?

– Жив ли батюшка государь?

Илья Арапов, сжатый в толпе чужими крепкими плечами, узнал одного из гонцов, не утерпел, закричал ему:

– Слышь, Маркел, не томи казаков! Скажи: верно ли, наш верх?