Над Самарой звонят колокола

– А нам как быть, батюшка атаман? – спросил Илья Арапов. – В чье распоряжение поступить?

Атаман Овчинников, уже в седле, отозвался:

– Скажи, брат, как пушку у полковника добыл? Только кратко.

Выслушав ответ, похвалил за смекалку в ратном деле, потом добавил:

– А вы уже и так поступили в распоряжение Военной коллегии государя Петра Федоровича. А на ночлег вам стать – вон, видишь, амбар? Там сено государевым лошадям сложено. Туда и лезьте, на чердак. Все теплее. – Поинтересовался, отъезжая: – А харчи-то есть?

Илья Арапов ответил, что харчами они себя обеспечат, и по отъезду атамана Овчинникова обратился к своим казакам:

– Ну, братцы, вот мы и в государевом войске! Идем ночевать на чердак. Утро вечера мудренее. Даст господь случая, так и самого государя-батюшку завтра увидим своими глазами, в ножки ему поклонимся и в сражение супротив Чернышева попросимся…

* * *

Утром Илья Арапов проснулся от суматохи, которая происходила от конского ржания и топота, от людского многоголосья и скрипа снега под санными полозьями.

– Эгей, братцы! – вскочил Илья. – Никак мы чего проспали? – Подхватился с соломы и по зыбкой лестнице, не боясь сломать шею, слетел вниз.

Свежий воздух опьянил – за ночь так нанюхался сенного духа, что голова пошла кругом.

– Ух ты-ы! – восхитился Илья Арапов этому шумному солнечному утру. – Слышь, Иван Яковлевич? Никак государево войско в поход двинулось!

Арапов мигом оседлал в ночь укрытого теплой попоной коня, повелел своим казакам быть наготове, а сам помчался обочиной дороги к дому Военной коллегии. С кем ни пытался из верховых казаков заговорить, куда, дескать, выступает войско, все отгоняли его с угрозой – не вражеский ли подлазчик тут шныряет да выспрашивает! Наконец приметил походного атамана Овчинникова, пробился к нему.

– A-а, бузулукский армячный атаман! – весело пошутил Андрей Афанасьевич. – В сражение просишься? Нет, брат, на сей раз придется тебе дома побыть. Обучай покудова своих мужиков ратному делу – сгодится, и весьма скоро. Ну а мы сейчас перекинемся словечком с твоими знакомцами – полковником Чернышевым и его господами офицерами. Будь здоров! – И походный атаман с группой казаков ускакал вслед уходившему к Оренбургу войску. А вскоре по Берлинской слободе прошел слух, что и сам государь Петр Федорович выступил с яицкими казаками, которые стояли лагерем под осажденным городом.

Бузулукцы развели костры с подветренной стороны амбара, прирезали привезенного с собой барана. Местные женки из прихваченной в имении Матвея Арапова муки замесили тесто, нарезали лапши. Гаврила Белый выказал изрядную сноровку в приготовлении еды и с общего согласия был возведен в старшие кашевары.

Умостившись прямо в санях, обжигаясь, хлебали лапшу из глиняных мисок и гадали, как обернется поход Петра Федоровича. За разговорами нет-нет да и прислушивались: вдруг долетит отзвук далекой пушечной пальбы? Но ветер дул с востока, Оренбург был на юге, а корпус полковника Чернышева, идя в обход, наверняка теперь в Татищевой или в Чернореченской крепости. А может, уже и на подходе к осажденному Оренбургу…

Под этот говор поначалу не обратили внимание на серого в яблоках жеребца и на человека, который, стоя в санях на коленях, подъехал к ним с явным намерением здесь и остановиться.

– Хлеб да соль, земляки! – крикнул мужик, улыбаясь бузулукцам, как давним знакомцам. – Не помешаю вам? – А сам уже стрижен по-казацки, кружком. В санях поверх сена лежало длинное копье, у пояса висела кривая киргизская сабля.

Илья Арапов без труда признал – это он, уезжая с отрядом яицких казаков Маркела Опоркина, увозил своего приказчика на государев суд. Радушно отозвался:

– Спаси бог и тебя, Иван. Правь к нашему огню! Гаврила, не сыщется ли там еще черпачок лапши?

Гаврила заглянул в котел, почесал затылок:

– Да коль поскрести со дна, то и мисочка, поди, наберется.

Иван Кузнец обрадовался, подзадорил кашевара:

– Будь ласков, Гаврила, поскреби от души. Чай, котел еще не отдавали собакам вылизывать?

Подведя сани к амбару, он нагреб охапку сена, разнуздал коня, ласково потрепал по шее:

– Ешь, Ворчун, ешь.

Конь фыркнул, будто и вправду проворчал на слова хозяина, уткнулся в душистое сено. Иван примостился на санях рядом с Ильей, принял из рук Гаврилы полную с верхом миску лапши, перекрестился. Жмуря припухшие от бессонницы красные глаза, принюхался к запаху баранины.

– Ух, как забористо, аж слюнки текут! – И языком прищелкнул от предвкушения удовольствия. – Кой день впроголодь. Чудно, вроде бы среди своих, а к чужому котлу не вдруг присунешься. У казачек купил бы чего пожевать, да в кармане – вошь на аркане да блоха на цепи… Вот и мыкаюсь волком у овчарни: нюхаю, да на зуб не положишь.

– Работай ложкой, брат Иван, потом беседовать будем: баранина, да еще на холоду, быстро стынет, – присоветовал Иван Яковлевич Жилкин, присматриваясь к словоохотливому гостю единственным темно-зеленым глазом.

Поели, помолились, оборотись на купола церкви, что стояла в центре Берды.