Над Самарой звонят колокола

Колонна между тем спустилась уже на волжский лед и длинной черной змеей потянулась по белому полю к правому берегу, к заснеженному и плохо различимому за низовой поземкой селу Рождествено. Следом за колонной съехали десятка два саней с поклажей и пропитанием для перегоняемых людей.

Подпоручик Кутузов, словно все еще надеясь на перемену решения капитана Балахонцева, снял треух, отвесил поклон отъезжающим невесте и ее матушке, потом отдал честь капитану и, не оглядываясь более, поскакал с волжского льда к городу.

Растрепанный ветром, над Самарой метался щемящий душу колокольный перезвон.

* * *

Как и обещал, капитан Балахонцев возвратился в Самару перед обедом пятого декабря. Наскоро перекусив, что сготовил денщик Васька, поспешил в комендантскую канцелярию, где застал поручика Илью Счепачева и его подчиненного сержанта Степана Стрекина.

Непонятные чувства возникали в душе Ивана Кондратьевича, когда представал перед ним этот усердный в службе сержант: подтянут, всегда образцово чисто одет и внимателен. Докладывает немногословно, неторопливо, на начальника смотрит с некоторым прищуром светло-серых глаз, словно присматриваясь, а нет ли в его приказах какого изъяна, чтоб принять со своей стороны дозволенные по чину меры и тем уберечь от упущения.

– Идите, сержант, в роту, готовьте обновить в ночь караулы у провиантских и соляных магазинов. У порохового склада караул выставить из казаков прапорщика Панова. – Поручик Счепачев, распорядившись по караульной службе, встал тотчас, как в канцелярию вошел капитан Балахонцев.

Пока комендант снимал верхнюю одежду, поручик достал из ящика стола последнюю почту, доложил:

– От господина генерал-аншефа и кавалера казанского губернатора фон Бранта разъяснение вам, господин капитан.

Иван Кондратьевич торопливо пригладил торчащие на висках посеребренные сединой бакенбарды. Словно принюхиваясь, вытянул шею к столу, покосился на обсургученные вскрытые конверты.

– Что же нам разъясняет господин губернатор? – Иван Кондратьевич присел спиной к теплой печке, вытянул ноги, обутые в сапоги с толстыми подошвами. – Морозец на дворе достаточно крепок нынче! То-то поселенцы теперь на очередном переходе от Симбирска к Казани мерзнут на пустынном тракте! Ну-с, так что там?

Капитан Балахонцев уже знал, что симбирский комендант премиер-маиор Вальцов не захотел принять к себе столь беспокойную толпу и поспешил известить губернатора, что поселенцы и каторжные этапом идут из Самары мимо Симбирска на Казань в сопровождении якобы самого коменданта Самары, который неведомо по какому указу оставил место службы в своем городе.

– Господин губернатор в своих ордерах от двадцать седьмого ноября и второго декабря, ныне поутру доставленных спешным нарочным, уведомляет вас, господин капитан, чтоб нам не страшиться пустых калмыцких страхов и что от злодейской толпы Самаре нет никаких опасностей. А нам бы поступать с возможными малыми партиями тех бунтовщиков согласно военных регул.

Иван Кондратьевич фыркнул в густые усы, отговорился со злостью, которую и не пытался скрыть от поручика Счепачева:

– Конечно, господину губернатору из Казани куда виднее, нежели нам, что творится за нашими городскими рогатками! Думаю я, господин поручик, надобно нам наискорее уведомить секретным рапортом не только казанского, но и астраханского губернатора господина Кречетова об опасности, которая угрожает Самарской линии крепостей от самозванного императора. Пусть ускорит приход хотя бы легкой полевой команды к Сызрани да к Самаре, ежели есть такая в недалеком от нас расстоянии. Заготовьте такой рапорт и подайте мне на подписание.

Илья Счепачев привычно козырнул, задумался и потер левым кулаком выбритый до синевы тонкий подбородок.

Наблюдая за своим помощником, капитан Балахонцев невольно пожалел молодого человека: нельзя по уставу растить бороду, тогда бы такой изъян в лице – наградит же Бог подбородочком! – можно было укрыть от насмешливого взгляда. И тут же мысленно обругал себя: «Забот тебе мало, как о лике поручика казниться? Иная девка за одни карие глаза полюбит такого молодца. Думай, как воровские партии к городу близко не подпустить!»

Несколько дней прошли в приготовлениях к обороне Самары. Распоряжением коменданта из арсенала были вынесены шесть пушек. Орудия пришлось укладывать на пришедшие в полную негодность стационарные лафеты.

– Осторожнее! – кричал Иван Кондратьевич солдатам, которые с саней перекатывали по следам тяжелые орудия. Чугунные пушки со скрежетом ложились в сооруженные более десяти лет назад дубовые гнезда – лафеты. Дерево трещало, разваливались поржавевшие крепления, и орудия скатывались на землю.

– Проклятье! – громко кричал подпоручик Илья Кутузов, едва успевая спасти ноги от тяжкого увечья. На бруствере стоял капитан Балахонцев и ругал себя последними словами: столько времени не заглядывал в эти богом и чертями забытые казематы, где тихо в сырости и забвении портилось и гнило военное имущество.