Над Самарой звонят колокола

Старец на костылях проворнее отрока ввинтился в толпу появившихся на паперти самарцев, а на грозные слова коменданта с другого конца паперти кто-то насмешливо крикнул:

– Остерегись, народ! Не что в лесу трещит: волк барана тащит!

И еще более оскорбительное, только теперь далеко не отроческим голосом было сказано:

– У нашего коменданта такая приветливая рожа, что сама на оплеуху напрашивается! Ужо придет час!

– У-у, скоты нищебродские, чтоб вас буйным ветром… – Балахонцев не договорил, зло плюнул под ноги и, твердо ступая, пошел к комендантской канцелярии. И вздрогнул, словно от выстрела в спину, когда ударил в уши громкий, злостью налитый выкрик:

– Беги из Самары, царицын выкормыш! Иначе висеть тебе, бирюк, не ниже Чернышева!

Капитан Балахонцев хрустнул стиснутыми в кулаки пальцами, но сдержал себя, не обернулся, чтобы, выхватив шпагу, кинуться на вечно голодных нищебродов, толпившихся у собора. Вид сделал, что не слышал черного предрекания. Да к тому же из собора, отстояв обедню, густой толпой пошли благочестивые самарцы, а нищеброды, словно пчелы улей в летний солнечный день, облепили купцов и отставных офицеров – начали свой «медосбор», без которого им подступившую тяжкую зиму не пережить.

У комендантской канцелярии капитана Балахонцева встретил поручик Счепачев – длинный нос и вытянутый подбородок на холодном ветру порозовели, поручик то и дело подносил правую ладонь и отогревал лицо дыханием. Когда капитан Балахонцев зло постучал сапогами о нижнюю ступеньку крыльца, избавляясь от снега, поручик вскинул руку к треуголке, пояснил:

– Спосылал к вам домой вашего денщика Ваську, а почтенная Евдокия Богдановна изволили сказать, что вы в соборе при службе.

– Да что за спешка такая? – с раздражением спросил Балахонцев, хотя знал, что по такому смутному времени всякий час может прийти дурная весть из-под Оренбурга либо еще откуда поближе. Известили ведь днями, что город Сергиевск в руках мятежных калмыков да господских крестьян. А за предводителя у них там какой-то отставной прапорщик Никифор Чепорухин, а с ним самозваный атаман из Кинель-Черкасской слободы Осип Ломухин. Может статься, бунтовщики уже и к Ставрополю подступают?

– Из Симбирской провинциальной канцелярии указ поступил, ваше благородие, – доложил поручик. – Вскрыть не посмел, потому как адресовано вам и за печатью.

Капитан Балахонцев быстро прошел в канцелярию, взял со стола пакет, нервничая, рывком надорвал его и вынул бумагу.

Из Симбирска сообщали, что ими получен его с курьером присланный рапорт о дошедших от подполковника Вульфа известиях относительно разгрома самозванцем корпуса полковника Чернышева и его трагической участи. Ввиду того, писали из Симбирска, что город Самара стоит недалеко от мест возможных сражений, а в городе казны не менее четырех тысяч рублей и пороху пудов пятнадцать, а также большое скопление колодников и ссыльных на поселение в Сибирь, велено «к вам, господину Балахонцеву, послать указ и велеть имеющуюся налицо денежную казну и колодников с поселенцами также и порох, естли во оном надобности состоять не будет – ни мало не медля, за конвоем отправить в Синбирск, а самарскому комисарству денежную казну за конвоем в здешнюю канцелярию прислать же; в протчем же что принадлежит до предосторожности от упоминаемых злодеев, то оную иметь как прежде посланным указом поведено со всяким к тому прилежанием…»

Дочитав никчемные наставления до подписи «секретарь Петр Зайцев, ноября 23 дня 1773 года», капитан Балахонцев в раздражении швырнул указ – метил на стол, а бумага скользнула мимо и осенним листом с дерева мягко опустилась на пол. Поручик Счепачев наклонился, поднял ее, положил рядом с просторным обсургученным конвертом.

– У полковника Чернышева поболее двух тысяч войска было, да взят в плен и вместе с офицерами повешен. Мне ли с инвалидами да малолетками самозваному царю сопротивление чинить? А за спиной всякий нищий сброд готов бешеным псом в шею вцепиться, только и ждут набатного сигнала! Петлей в открытую грозят! Вона, даже генерал-майор Фрейман с корпусом в Бугульме, аки серая мышь в нору забившись, сидит, себя самого оберегает. А ведь мог бы – унеси его буйным ветром! – три-четыре роты для защиты Самары да Ставрополя прислать! Смешно сказать – в городе шестнадцать пушек на погнивших лафетах и ни одного канонира к тем пушкам исправить и стрелять! Экая батальная сила лежит в бездействии! Просил симбирского коменданта прислать искусных канониров, нет же, не шлет. Должно, премиер-маиор Вальцов для себя сберегает.