Над Волгой

«Иди ко мне, красавица, в прислуги!» — говорит вдруг губернатор да так зорко поглядывает.

«Кланяйся, дура, в ноги! Благодари! Счастье с неба свалилось!» — словно с перепугу, закричал Елисей Захарыч, а сам весь дрожит — зависть, что ли, на чужую долю ознобом его затрясла?

Ну, я, конечно, с отказом:

«Я, барин, с малолетства на фабрике работаю, да к тому же и замужем».

«Как так замужем? — удивился губернатор. — Ах, синеглазая! Ах, шалунья! Уж и замуж, быстрая, выскочить успела?»

Елисей Захарыч вздыхает:

«Темнота!»

Тут колокольчик снова — динь-дилинь!

Губернатор приказал:

«Расплатись с ней, Захарыч! Пусть идет».

А сам к удочке.

Елисей Захарыч дал мне двугривенный, на прощанье еще темнотой попрекнул.

Полетела я домой, как на крыльях…

— Бабушка! Я о таких губернаторах никогда не слыхал! — сказал удивленно Володя. — Бабушка! Твой губернатор… ты, должно быть, была просто отсталая… Бросила бы ты этот двугривенный! Эх, вы! Оба вы с дедом…

— А ты слушай, — сурово откликнулась бабушка. — Так же и Федор встретил меня. «Отсталая, — говорит. — Знаешь ли, от кого подачку приняла?» И пошел, и пошел мне рассказывать про хозяев да царских чиновников. Я слушаю Федину правду, а в глазах губернатор — приветливый да смешливый, колокольчики его перезванивают. Неужели, думаю, и он такой же царский чиновник?..

— Бабушка! — нетерпеливо прервал Володя. — Он вас угнетал? Как он вас угнетал?

— Ты, Володюшка, об угнетателях в книжках читаешь, а я на своей жизни их испытала. Полгода прошло, — продолжала она. — Раз вернулся Федор с фабрики и, чем бы обед спросить, манит меня из каморки на волю. Стыдился на людях душевно со мной разговаривать. Я шубейку на плечи накинула — ив дверь. Осень была. Стужа на улице. Мы с Федором за казармы зашли, а там березнячок молодой. Листья морозом побило, стоят березки на ветру сиротинками.

«Ну, Луша, — говорит мне Федор, — кончилось терпенье рабочих. Начинаем забастовку. Если со мной что случится, духом не падай».

Постояли мы с ним в березняке. А над лесом вороны взад-вперед тучей кружат — неба не видно. Черно от ворон.

Наутро началась забастовка. Пошли рабочие к губернатору предъявлять свои законные требования. А он, Володюшка, отдал приказ встретить рабочих… Возле Волги, в том самом проулке, каким, Володюшка, я с земляникой за двугривенным к нему бегала, выставил губернатор роту солдат. Сам в бинокль наблюдал, как рабочих расстреливали…

ПЕТИН ЛИЧНЫЙ ВОПРОС

В больнице Петю Брунова выдержали ровно десять дней, хотя уже на третьи сутки он чувствовал себя здоровехоньким и лишь посмеивался над синяком на плече.

Но доктор прописал электризацию, гимнастику руки и прочие процедуры. Пришлось отлежать в палате положенный срок.

В одно весеннее утро, когда клейкие листья тополей, словно помазанные зеленым лаком, блестели на солнце, из садов по всему городу тянуло ароматом одевшихся в белый цвет яблонь и вишен, а магазины уже по-летнему распустили над окнами полотняные шатры, Петр вырвался наконец из больницы.

— Не форси, поаккуратней с рукой-то! — крикнула на прощанье сестра.

Петя так наскучался в больнице, что бегом бы из нее побежал, если бы солидность позволяла бежать на глазах у курносенькой сестрички, глядевшей на него с крыльца. Проходя мимо стройки, Петя для пробы своротил с места бревно. Рука и не почувствовала! Петя свистнул, вскочил в проходящий трамвай и поехал домой, в общежитие. В комнате Петя никого не застал — все на работе, всё по-старому, и лишь одну новость заметил: соседняя с ним койка свободна. Петя вспомнил: сосед собирался жениться и уйти из общежития.

«Оженился, значит, без меня. Долго же я проболел! — удивился Петя. — А дядя Миша, видно, никак не решится подобрать нового жильца».

Петя знал, что дядя Миша, хотя и старший по комнате, ни за что не согласится на свой риск принять человека в их сжившуюся компанию.

«Ладно, нынче обсудим», — весело думал Петя. Его все веселило сегодня: утро, солнце, лужайка в золотых одуванчиках под окном общежития. А лишь Петя подумал, что на вечер условлена встреча с Екатериной Михайловной, сердце взялось выстукивать частую дробь.

Екатерина Михайловна велела называть ее Катей.

«Ведь мы с вами ровесники», — сказала она и поставила в банку на больничной тумбочке Пети охапку черемухи. Черемуха стояла над Петиной кроватью и сыпала на него, как дождь, лепестки.

«Катя! Ка-тя! Какое имя приятное! Наберусь нынче смелости, скажу: „Здравствуй, Катя!“».

Оборвать для нее одуванчики? Всю лужайку вот так и отнес бы!

Но до вечера долго. Петя принялся за дела. Заглянул в свою тумбочку — хоть шаром покати. Надо сбегать в магазин купить хлеба, сахару, чаю. Но раньше всего надо написать в деревню письмо.

«Дорогая моя мама и братишки Сережа, Андрюша и самый младшенький, Костенька! Я жив и здоров. Завтра мне предстоит приступить на заводе к одному важному делу», — писал Петя и, закончив письмо, вспомнил, что так и не рассказал об ушибленном плече.

«Ну и ладно! Не к чему им об этом и знать!»