Надежда Дурова. Русская амазонка

«Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою? Они мне необходимы – без них я пропал…». Однако цензор отнесся к произведению «кавалерист-девицы» благосклонно. Никаких других изменений или сокращений в тексте он не сделал. К концу мая, когда поэт вернулся в Петербург, типография в основном завершила набор и отпечатала около 250 страниц из запланированных 320 (в том числе и воспоминания Дуровой) для второго номера «Современника». В присутствии Пушкина работы пошли быстрее. В первых числах июня он подписал с типографией договор о выпуске журнала тиражом в 2400 экземпляров.

Надежда Андреевна почти весь май провела в дороге. Около двух тысяч верст проехала она в своей коляске, называемой в Прикамье «карандас», меняя на почтовых станциях только лошадей, вместе с ней это путешествие совершили ее любимая белая комнатная собачка по кличке Амур и слуга Тихон – мальчик двенадцати лет от роду. Она точно называет сумму, которую издержала на дорогу, – 600 рублей, более половины своей годовой пенсии. «Наконец, двадцать четвертого мая тридцать шестого года кончилось все… Я в Петербурге, я опять вижу тебя, великолепное жилище царей наших!»

Дурова поселилась в гостинице Демута, расположенной на набережной реки Мойки. Она сняла один из самых дешевых номеров на четвертом этаже и послала по городской почте короткое письмо Пушкину с сообщением, что она находится в столице. Великий поэт нанес «кавалерист-девице» визит, по-видимому, между 25 и 28 мая 1836 года. Она очень волновалась перед встречей с ним. Можно предположить, что и Пушкин с немалым интересом ждал знакомства с «женщиной, столь необыкновенной».

Дуровой в это время шел 53-й год. Но Надежда Андреевна сохраняла юношескую стройность и особую выправку кавалерийского офицера. В Елабуге она держала верховую лошадь, каждый день ездила верхом, совершала многоверстные пешие прогулки, легко переплывала Каму. Она тщательно следила за своей внешностью и органично чувствовала себя в штатском мужском костюме того времени: в казимировых обтягивающих ноги панталонах на штрипках, коротком шелковом жилете и темно-коричневом фраке, украшенном георгиевской ленточкой в петлице.

Похоже, что Александр Сергеевич не сразу нашел верный тон в разговоре с отставным штабс-ротмистром. Сначала он пытался вести обычную великосветскую беседу, при которой даме нужно оказывать преувеличенное внимание. Надежда Андреевна отвечала ему спокойно и сдержанно. Она давно привыкла быть в мужском обществе, быть «на равных» с представителями сильного пола.

«Я не буду повторять тех похвал, которыми вежливый писатель и поэт осыпал слог моих записок…

Наконец Пушкин поспешил кончить и посещение, и разговор, начинавший делаться для него до крайности трудным. Он взял мою рукопись, говоря, что отдаст ее сейчас переписывать, поблагодарил меня за честь, которую, говорил он, я делаю ему, избирая его издателем моих записок, и, оканчивая обязательную речь свою, поцеловал мою руку. Я поспешно выхватила ее, покраснела и уже вовсе не знаю для чего сказала: “Ах, Боже мой! Я так давно отвык от этого!” На лице Александра Сергеевича не показалось и тени усмешки…».

На этом анекдоте Надежда Андреевна останавливавает свой рассказ о встрече с поэтом в повести «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения». Но, к счастью, сохранилась переписка, свидетельствующая о том, что отношения автора и издателя чуть было не прервались из-за скандала, который закатила «кавалерист-девица», возмущенная самоуправством великого поэта. Ее возмущение было справедливым, ведь Пушкин покусился на самую главную тайну ее жизни. Об этом она узнала, когда прочла корректуру второго номера «Современника».

«Имя, которым вы назвали меня, милостивый государь Александр Сергеевич, в вашем предисловии, не дает мне покоя! нет ли средства помочь этому горю? – спрашивала она. – “Записки” хоть и напечатаны, но в свет еще не вы шли, публика ничего об них не знает, итак, нельзя ли сделать таким образом: присоедините их к тем, что сегодня взяли у меня, издайте все вместе от себя и назовите: “Своеручные записки русской амазонки, известной под именем Александрова”. Что получите за эту книгу, разделите со мною пополам, за вычетом того, что употребите на печатание. Таким образом, вы не потерпите ничего чрез уничтожение тех листов, где вы называете меня именем, от которого я вздрагиваю, как только подумаю, что 20 тысяч уст его прочитают и назовут. Угодно ли вам мое предложение? не опечаливайте меня отказом…»

Надежда Андреевна была готова пойти даже на отказ от половины авторского гонорара, лишь бы Пушкин убрал из журнала свое предисловие. Она не хотела никакой славы. Ее устраивала прежняя анонимность, она все еще надеялась остаться «русской амазонкой, известной под именем Александрова». Но это намерение совершенно не устраивало Пушкина. В журнале должна была быть сенсация, без нее «Записки о 12-м годе» теряли во многом свою притягательность для читателей.

Вид на Каму от Елабужского городища