Надежда сильнее страха (СИ)

— Знаешь, Прим, — говорит Эффи, разглядывая меня, — главным в поведении твоего ментора на Интервью была именно искренность. Да, можно, конечно же, примерить на себя какой-то образ, но это не всегда работает. Вам, наверное, это кажется удивительным, но даже тут, в Капитолии, честность очень даже ценна. По крайней мере, у трибутов точно, — последнее она произносит с улыбкой. На что она намекает? Рассказать Цезарю обо мне и Рори? Я несколько предвзято относилась к этой идее. Кто знает, как это сработает. Возможно, все, наоборот, решат, что мы решили воспользоваться старым трюком, в своё время спасшим жизни моей сестре и её мужу, хотя, может и…

После обеденного перерыва Пит забирает Рори (до этого он находился в компании обоих менторов), я же остаюсь с Китнисс. Сейчас она выглядит очень сосредоточенной и серьёзной. В первую очередь сестра спрашивает, как прошло занятие с Эффи. Выслушав меня, она присаживается в кресло: кажется, сейчас я услышу что-то очень важное.

— Прим, — начинает она, внимательно на меня посмотрев, — я не буду тебе рассказывать то, что тебе и так уже известно. Эффи передала тебе основное — на всякий случай. Я тебе могу помочь только тем, что заранее обсужу с тобой вопросы, которые, возможно, задаст тебе Цезарь. Но, думаю, какие это вопросы, ты и сама знаешь… — я киваю головой. — В первую очередь будут вопросы о твоей первой Жатве и обо мне. Не исключено, что он поспрашивает о нарядах Цинны — это для него своего рода традиция в Интервью нашего дистрикта. Отвечай всё как есть и не стесняйся показать своё платье, если попросят.

— Постой, — вмешиваюсь я, — рассказать ему всё?

— Если прямо спросит, — отвечает Китнисс. — О вас уже немало слухов ходит, так что Цезарь обязательно спросит, не у тебя, так у Рори. К счастью для нас, за эти годы история о мифическом родстве наших семей позабылась, так что…

— А почему, кстати, мы занимаемся раздельно?

— Пит решил, что у него могут возникнуть некоторые проблемы… — сестра опускает глаза и начинает старательно разглаживать складки на обивке кресла: выглядит так, точно она вспомнила о чём-то болезненном для неё. — Сама понимаешь, он более несдержан, может сказать случайно не то… — я киваю головой. Это Рори умеет. В последнее время он, правда, держит свои эмоции под контролем, но, помню, в школе случалось несколько прецедентов, когда Хоторн начинал спорить с учителями. А про сверстников и говорить уж даже нечего. — А с тобой занятие практически окончено, — прибавляет сестра. — Только, — на секунду она о чём-то вспоминает, а затем встаёт и крепко обнимает меня. – То, что может оказаться на Арене — не всегда реально, — наконец, говорит Китнисс, несколько настороженно оглядываясь по сторонам. — Иногда распорядители не знают меры: то, что выглядит мирно — таит опасность, иногда они играют на потаённых страхах человека… — я киваю, так как прекрасно понимаю, о чём она говорит. Хоть взять же те солнечные ловушки с прошлых игр! А страхи… Сойки-говоруны, преследовавшие трибутов на последней Квартальной бойне, кричавшие голосами их родных и близких; переродки, гонявшиеся за моей сестрой на её играх, глаза которых по её редким рассказам напоминали глаза других — убитых — трибутов… А что предстоит нам?

Китнисс замечает, что я забеспокоилась, и снова обнимает меня. Так странно снова тонуть в её спасительных объятиях, точно я маленькая девочка, которой приснился плохой сон. Я крепко прижимаюсь к ней и чувствую, как сестра гладит меня по волосам. Как же я соскучилась по всему этому! Ей пришлось слишком рано повзрослеть после смерти отца: само собой на бесцельное провождение времени вместе не было ни минуты. Потом эти Игры окончательно украли её у меня. Она стала мрачной, забитой, испуганной, точно живущей в своём собственном мирке. Мне кажется, что-то, что произошло со мной на Жатве, в какой-то степени отрезвило её — вытащило из этого болота кошмаров. С ней всё было почти так же, как и с мамой когда-то. И сейчас мне кажется, что она вернулась оттуда уже навсегда. Сестра по-прежнему успокаивающе гладит мои волосы и поёт какую-то песню. Отчего-то мотив мне кажется ужасно знакомым, но при этом совсем забытым. Я почти не различаю слов — Китнисс поёт фактически шёпотом, —, но один куплет расслышать мне всё же удаётся.

Придёшь ли ты к древу у реки,

Где я говорил, чтоб сбежали мы.

Странные вещи бывают тут порой,

У виселицы ночью увидимся с тобой.

Обрывки картин прошлого мелькают у меня перед глазами. «Песня висельника». Даже удивительно, что я помню её мотив. Все эти годы я помнила об её существовании, но сама мелодия и слова, ставшие, фактически, запретными стёрлись из памяти. Голос сестры точно пробудил какие-то потаённые закоулки в моей голове, и уже все слова встали на свои места. Яркие картинки снова возникают перед глазами. Вот сестра, поющая эту песню — ей лет семь, не больше, — рядом я, играю во что-то и подпеваю. Китнисс с важным видом плетёт что-то из верёвки и продолжает петь, пока в комнату не вбегает мама и не начинает кричать на папу…