В этом поле осколки как розгипо ногам атакующих бьют.И колючие ржавые розыв этом поле со звоном цветут.И идет, не пристроившись к строю,и задумчиво тычется в пыльднем и ночью, верста за верстоюрядовой одноногий Костыль.У полковника Смерти ошибки:недостача убитых в гробах —у солдат неземные улыбкирасцветают на пыльных губах.Скоро-скоро случится такое:уцелевший средь боя от ран,вдруг запросит любви и покояудалой капитан Барабан.И, не зная куда и откуда,он пойдет, как ослепший на свет…«Неужели вы верите в чудо?!» —поперхнется поручик Кларнет.Прав ли он, тот Кларнет изумленный,возвышая свой голос живойнад годами уже не зеленой,похоронной, сожженной травой?Прав ли он, усомнившись в покое,разрушая надежду окрест?..Он, бывало, кричал не такоепод какой-нибудь венский оркестр.Мы еще его вспомним, наверно,где-то рядом с войною самой,как он пел откровенно и нервно…Если сами вернемся домой.Мы еще его вспомним-помянем,как передний рубеж и обоз…Если сами до света дотянем,не останемся здесь, среди роз.
«Не будем хвастаться, что праведно живем…»
Не будем хвастаться, что праведно живем,а разойдемся скромно по домам.А что останется потом,когда мы все помрем,пусть это будет памятником нам.И если грянет правды торжество,пусть это будет памятником нам.Всем станет ясно: кто – когои почему, и для чего…А нынче разойдемся по домам.
«Убили моего отца…»
Убили моего отцани за понюшку табака.Всего лишь капелька свинца —зато как рана глубока!Он не успел, не закричал,лишь выстрел треснул в тишине.Давно тот выстрел отзвучал,но рана та еще во мне.Как эстафету прежних днейсквозь эти дни ее несу.Наверно, и подохну с ней,как с трехлинейкой на весу.А тот, что выстрелил в него,готовый заново пальнуть,он из подвала своегодомой поехал отдохнуть.И он вошел к себе домойпить водку и ласкать детей,он – соотечественник мойи брат по племени людей.И уж который год подряд,презревши боль былых утрат,друг друга братьями зовеми с ним в обнимку мы живем.