Надрез

– Раздевайся, или я сломаю тебе шею, – шипит Габриэль. Его злость – как прогорклое масло, загустевшее масло, от которого давным-давно нужно было избавиться. – Или ты сомневаешься, что я на такое способен?

Дресслер открывает рот, но Габриэль не дает ему произнести ни слова.

– Что там указано в моей истории болезни? У меня паранойя? Я агрессивен? Если ты действительно так думаешь, стоит выполнять мои распоряжения.

Губы Дресслера дрожат от возмущения. Медленно, точно ребенок, который не хочет слушаться, хоть и знает, что сопротивление бесполезно, он начинает раздеваться до трусов. Кожа у него бледная, покрытая розовыми пятнами.

– Трусы и очки, – напоминает Габриэль.

Дресслер смотрит на него, и к возмущению примешивается отчаяние. В его взгляде читается мольба, словно психиатру хочется спросить, за что Габриэль так с ним поступает.

– Ты в точности знаешь, за что это, – говорит Габриэль.

– Я… – Дресслер отводит взгляд. – Я просто выполнял свою работу. Тогда все так делали. Я же не изобрел те методы лечения, я…

– Очки.

– Но… Без… без очков я плохо вижу, я…

– Очки и трусы!

Дресслер выпячивает подбородок. С упрямым видом он снимает очки и кладет их на кипу одежды, а затем, покраснев как свекла, снимает трусы. Обнаженный, он стоит перед Габриэлем. Член у него – как тонкая веточка, окруженная увядшей листвой лобковых волос. Старик дрожит на холодном сентябрьском ветру.

Габриэль достает бумажник Дресслера из кармана пиджака и забирает наличные. Там около трехсот пятидесяти евро. Затем он открывает крышку багажника, бросает туда одежду и перерывает багажное отделение в поисках чего-нибудь, чем можно связать Дресслера. Единственным, что подошло бы для его целей, оказывается моток скотча.

Закрыв багажник, Габриэль бросает психиатру «зиг зауэр».

– Держи пистолет обеими руками. Пальцы – на курок.

Сейчас Дресслер похож на старика, сбежавшего из дома престарелых.

– Мне… мне нужно…

– Что?

– Мне нужно в туалет, – стонет он.

Габриэль закатывает глаза.

– Еще пару минут, не сейчас. Возьми пистолет и вытяни вперед руки.

Сопротивление Дресслера сломлено, он безмолвно подчиняется. Габриэль наматывает несколько слоев скотча, фиксируя руки психиатра и черный «зиг зауэр» так, что кажется, будто Дресслер взял оружие наизготовку и вот-вот выстрелит. Затем Габриэль заклеивает психиатру скотчем рот, тащит его к заднему сиденью «порше» и укладывает туда, а потом выезжает со двора, направляясь в центр. Дресслер беспокойно ворочается, его голое тело соскальзывает с кожаного сиденья.

На Будапештерштрассе царит оживленное движение – утро, час пик. Габриэль оглядывается в поисках патрульных машин. Скорее всего, на него уже разослали ориентировку. Доехав до станции метро неподалеку от Берлинского зоопарка, он ставит машину на обочине дороги.

На черный «порше кайен» никто не обращает внимания, разве что взглянет кто-то с завистью. Но когда открывается задняя дверца кроссовера и на площадь перед входом на станцию выбирается, пошатываясь, голый мужчина, изготовившийся стрелять из зажатого в обеих руках пистолета, в толпе ширится беспокойство. Прохожие фотографируют мужчину на смартфоны. Две девчушки с визгом бросаются наутек. Люди расступаются, не зная, что им делать, и вокруг голого старика с пистолетом образуется пустое пространство. Поднимается паника, и ее волны концентрическими кругами расходятся от Дресслера по площади. В глазах психиатра плещутся ярость и стыд от чудовищного унижения, и от этого он выглядит еще более угрожающе. Никто не замечает скотч на его руках. Никто не видит его заклеенный рот.

И никто не обращает внимания на «порше», нырнувший в поток машин, а через сто метров опять остановившийся у обочины. Двигатель автомобиля продолжает работать, дверца открыта, ключ лежит на сиденье водителя.

Глава 21

Берлин, 3 сентября, 08: 12

Габриэля знобит. Сырой порывистый ветер бьет ему в лицо. Он пытается идти еще быстрее. Тревога о Лиз и события последних тридцати трех часов подтачивают его силы, к тому же он практически не спал уже две ночи.

Дойдя до дома, он останавливается у двери. Жаркое дыхание белым паром вырывается изо рта.

«Д. Науманн». Мелкие черные буквы на самой верхней из одиннадцати латунных табличек, рядом – звонки. Тысячи раз Габриэль представлял себе, как будет стоять у этого звонка, но так и не нажмет на вызов. Теперь же он вдавливает кнопку домофона, и прохладный металл подается под его пальцем. Он ждет, затем звонит второй раз.

«Ну же, открывай, чтоб тебя!»

«Он всегда был соней. Или ты забыл, Люк?»

«Ну, от звонка-то он должен проснуться?»

«Может быть, он отключил звонок – как раз на тот случай, если его братец вздумает явиться в гости».

Габриэль прикусывает губу и нажимает на одну из нижних кнопок. Спустя полминуты в динамике слышится старческий женский голос:

– Алло! Кто там?