Надрез

– Я понятия не имею, что ты там себе думаешь. – У Габриэля не было ни малейшего желания это обсуждать. – Электроды подключены к камере слежения в коридоре. Я же говорю, просто мера предосторожности.

– И что же эти электроды, собственно, делают? Что это за мера предосторожности такая?

– Да ничего особенного. Передают слабый электрический сигнал.

– Передают слабый электрический сигнал? То есть ты говоришь мне, что установил в коридоре сигнализацию, которая бьет тебя током всякий раз, когда кто-то подходит к моей двери?

– Слабеньким током. Этого достаточно, чтобы проснуться.

– Но… Разве нельзя было установить нормальную сигнализацию, которая пищит или что-то в этом роде?

– Слишком громко. Это любой услышит.

Лиз посмотрела на электроды, потом заглянула ему в глаза.

– Вот гадство! Я сплю с параноиком.

– Так, вот только не начинай. Это всего лишь…

– Нет, я бы поняла, если бы ты обвешался электродами для какой-нибудь сексуальной игры, ну, для стимуляции или что-то такое, – простонала она. – Я не против секс-игрушек. Но вот это…

Лицо Габриэля окаменело; свет лампы на прикроватном столике чертил на нем длинные тени.

«Вот это» уже целую вечность было его попутчиком. После выхода из психиатрической больницы он повсюду устанавливал инфракрасные датчики. Этот тип сигнализации был простым, эффективным, и все необходимое можно было купить в любом магазине электротоваров, да и стоили такие камеры недорого. «Вот это» было его сказочкой на ночь. Как в детстве он обожал сказки – невероятно интересные, полные опасностей, но всегда со счастливым концом, – так и теперь, во взрослой жизни, он знал, что всегда есть шанс на счастливый исход любой ситуации, но этот шанс может представиться только в том случае, если он сам об этом позаботится. А позаботиться он мог только в том случае, если будет вовремя предупрежден.

– Слушай, ну чего ты разошлась? – спросил Габриэль. – Это же и для твоей безопасности тоже.

– Плевать я хотела на свою безопасность! Последнее, чего мне могло бы захотеться, так это стать частью твоей паранойи.

– А ты тут при чем? Это же мое решение, как мне спать.

– А мое решение – с кем мне спать! – Ее глаза метали молнии, рыжие волосы топорщились во все стороны, точно медная проволока.

– Ну все, – сказал он и потянулся за сумкой.

«Скажи ей, Люк! – ликовал голос в его голове. – Скажи этой журналисточке, чтоб катилась ко всем чертям, ведьма!»

Но Габриэль ничего не сказал.

Он просто вышел из квартиры, хлопнув дверью. В тот же самый момент он понял, что уже слишком поздно для подобных эскапад, но ему потребовалось целых шесть недель, чтобы позвонить Лиз и оставить сообщение на ее автоответчике, пусть он и ненавидел автоответчики.

Он не стал просить прощения. Не такой он был человек. Он даже не показал ей, что сожалеет о своем поступке. Он просто убрал инфракрасный датчик из ее коридора, и Лиз ничего не сказала. Молчать было не в ее правилах, но она поняла, что, как другие мужчины боятся потерять работу, упасть с лестницы, оказаться несостоятельными в постели или выставить себя на посмешище, Габриэль боится чего-то незримого, чего-то, что может напасть на него из темноты, – внезапно, будто сам дьявол вдруг вытащил его имя из барабана для лотереи.

Следующие ночи на Котениусштрассе были беспокойными, тревожными. Без электродов на коже Габриэль постоянно вскидывался ото сна и вслушивался, что происходит в темноте. Но слышал он только дыхание Лиз, мерные вдохи и выдохи, точно звук морского прибоя.

Прошли месяцы, прежде чем он признался себе: именно благодаря этому звуку он спал на Котениусштрассе куда спокойнее и безмятежнее, чем где-либо еще. Иногда он все же просыпался ночью, и тогда его охватывало странное чувство, будто он в своей старой детской под голубым одеяльцем, а рядом в темноте посапывает Дэвид, и дыхание брата ровное, как у Лиз.

Габриэль проводит по лицу рукой, будто вместе с по́том стирал воспоминания.

Он смотрит на новый мобильный, в который вставил старую SIM-карту Лиз. На дисплее – 09: 18.

Пора идти.

В метро он смотрит в окно на стену туннеля. Мимо несутся бесцветные трубы и провода, тугие переплетения проводов – они тянутся бесконечно, и кажется, что они связывают этот город воедино.

Он думает о Лиз, о ее голосе, тонком и ломком. В последние дни он вновь и вновь прокручивает в голове их разговор.

«На меня… напали… Кровь… сколько тут… крови… Моя… голова…» – «Где ты?» – «В парке. Фридрихс…хайн… рядом с домом… за углом… Пожалуйста, мне так страшно…»

Лиз жестоко избили, это было понятно по ее голосу. Но почему? Похитители оглушают своих жертв, запирают их где-то, в конце концов убивают. Но какой смысл избивать жертву в самом начале?