Надсада

– Потому что вы сейчас находитесь не среди пустого столичного бомонда, а в пока не тронутой современной цивилизацией сибирской глухомани, где все естественно, искренне, просто. В том числе и искусство остается еще искусством в его первородном понимании и назначении, а не пошлая подделка под таковое. Если посмотреть на творчество и его наиболее ярких представителей в живописи, литературе, музыке, то если век девятнадцатый отмечен выходцами из центральной части России, двадцатый же век и особенно вторая его часть – сибиряками. Когда я в первый раз приехал сюда, да глотнул живительного воздуха сибирской глухомани, да осмотрелся, да оглянулся назад, да задумался, да ужаснулся глубине той пропасти, какая отделяет западную часть России от Сибири, Москвы и Петербурга – от всего, что расположено вне этих двух столиц, то понял самое важное для себя как для художника: Россия испокон веку была сильна и будет сильна впредь только своими деревнями, своей глубинкой. Сибири будет принадлежать главная роль в спасении России. И чем больше я сюда приезжал, жил здесь, ездил по деревням и селам, общался с местным народом, тем больше убеждался в правоте своих наблюдений. И моя собственная судьба, моя собственная творческая работа – тому подтверждение. Ведь посмотрите: родился в самом центре западной части России. Учился, работал в издательстве, а вот творчески не развивался. Но стоило только приехать сюда, как во мне проснулись силы, до того мне самому неведомые. Проснулись мои собственные гены прямого потомка рода Беловых как ярчайших представителей сибирских поселенцев, для которых жить в экстремальных условиях – норма. И получилось так, что вся моя предыдущая жизнь на западе, где я получил хорошее художническое образование, была только подготовка к другой, настоящей, сегодняшней. Вывод из всего сказанного мной напрашивается сам собой: стоит только на государственном уровне обратить внимание на глубинку вообще, на Сибирь, влить потребные средства в развитие деревни, и Россия оживет, засверкает всеми гранями во всех сферах и областях человеческой деятельности. И я верю в то, что руководители государства в конце концов это поймут.

– И я вам верю, – тихо отозвалась Людмила. – Мой последний приезд в Иркутск и сюда к вам – сплошное открытие. Я просто ошеломлена. Здесь все – настоящее. Непоказное. Естественное. В общем, я даже не знаю, как сказать…

Долгим взглядом посмотрела она на сидящего напротив Владимира, словно в который раз признаваясь в любви. И он ответил ей столь же долгим глубоким взглядом, в котором можно было прочесть только об одном – о большом чувстве к ней этого по сути мало знаемого ею мужчины из рода Беловых. Мужчины надежного, единственного, желанного.

Она еще о многом подумает. Задаст себе немало вопросов. Задаст не для того, чтобы ответить и утвердиться в какой-то мысли, успокоиться, а для того, чтобы больше уже ни в чем не сомневаться. Принять все как есть. Положиться на судьбу.

И судьба ее – предопределена, в чем она уже не сомневалась. Ей так же суждено пропеть свою собственную негромкую песню в линии рода Беловых и, может быть, если будет на то позволение Господа, оставить свой собственный след.

Она никогда не задумывалась прежде – верит ли в Бога и насколько глубоко, какая вера более всего ложится ей на душу – православная или католическая, она просто играла в Божьих храмах, исполняя божественную музыку, и, как отмечали подлинные ценители, исполняла блестяще. И это, наверное, было правильно, потому что так распорядилась ее судьба, связав с воистину божественным инструментом, каким был орган.

Она так же знала, что нельзя жить на земле только музыкой, надо жить еще и женским, человеческим счастьем. И она жила ожиданием такого счастья, и оно к ней пришло.

Древним и великим пахнуло на нее в этих сибирских глухоманях, куда привез ее Владимир Белов. Ничего подобного она до того не знала, ни о чем подобном не подозревала, ни о чем подобном не могла мечтать, потому что все здесь для нее было открытием. Таким громадным открытием, каким, наверное, бывает только открытие НОВОЙ ЗЕМЛИ.

Для нее все здесь было ново, она осматривалась, размышляла, дивилась незатейливости обстановки в доме и несказанному уюту жилищ простых людей. Ей было хорошо, на душу ложилось все, что окружало: стол, на котором была самая простая еда, большая русская печь, от которой веяло теплом, стоявшие у стен деревянные кровати, образ Богоматери в красном углу и гармонь на тумбочке, прикрытая полотенцем. Гармонь хозяина выселок Данилы Афанасьевича, которую теперь брали в руки редко, по особым случаям.

И если до поездки в Присаянье у нее были еще какие-то сомнения относительно своего чувства к Владимиру Белову, то теперь сомнения рассеялись, не оставив после себя и малого следа в виде туманной дымки.

Она любила так, как может любить только глубоко чувствующая женщина, она приняла его мир и не чувствовала себя чужестранкой, среди которой вырос ее мужчина – Владимир Белов.

Он уехал, а она заняла указанное художником место.