Надсада

– Наши предположения такие: эти люди – посланцы вашего нынешнего мэра, причем некоторых из них мы хорошо знаем, – говорил Белову встретивший его Петр Игнатьевич Ковалев (Иванов находился где-то на лечении). – Люди эти очень скрытные, опытные и опасные. Скорей всего, к ним попала какая-то информация относительно золотоносного ручья, причем информация, никем и ничем не подтвержденная, иначе бы они действовали гораздо решительнее. Откуда попала – сказать невозможно. Пока идет процесс проверки достоверности информации, а там уж будут действовать по обстановке. Насколько нам известно, изучается и вопрос возможности аренды вашего участка в целях лесопользования. В общем, пока лично вам, уважаемый Данила Афанасьевич, бояться нечего, но береженого и Бог бережет. Сейчас ведь знаете как: нет человека – и нет проблем, а вы у них как кость в горле. Поэтому будьте предельно осторожны.

– А ежели прищемить хвост этому Курице?

– Как? – вопросом на вопрос ответил Ковалев. – Виктор Николаевич все делает чужими руками, нигде и ни в чем себя самого не проявляя. Вот если бы иметь информацию о его прежней деятельности, причем максимально достоверную и серьезную, но таковой мы не располагаем.

– У племянника Володьки должна быть такая.

– Возможно. Но как его привлечь на нашу сторону? И вообще, уважаемый Данила Афанасьевич, может, попытаться найти компромисс с племянником? Люди меняются, да и родной он вам человек. Знает о ручье.

– С Володькой?.. – вскинулся Белов.

– С ним, – невозмутимо ответил Ковалев. – Я повторяю: люди – меняются, а о нем у нас сейчас имеются самые благоприятные сведения.

– Откуда ж? – удивился Белов.

– У нас тоже в Присаянском есть свой человек, а иначе как контролировать ситуацию?

– Не знаю…

– Подумайте, Данила Афанасьевич, хорошо подумайте. Владимир Белов прекрасно знает местные условия, он энергичный, влиятельный, такие люди нам как раз и нужны.

– И че же мне теперь: сидеть сложа руки? – в растерянности спрашивал Белов.

– Живите, как и жили. Только с оглядкой.

– Антиресные дела… – развел руками.

С тем и вернулся в Присаянское.

Когда бывал дома, то жадно просматривал все новостные программы по телевизору, надеясь, что правительство примет, наконец, какое-нибудь жесткое постановление или закон относительно сохранения лесов.

– Вить голыми и нищими останемся с таким-то отношением к природному добру, – говорил Евдокии. – И деды, и прадеды наши сохраняли, а нынешним верхоглядам ниче не стало нужно. Одним днем живем.

Евдокия поддакивала и в отсутствие мужа так же засиживалась перед светящимся в переднем углу ящиком. Она боялась за Данилу, плохо спала и старела на глазах.

На беззащитную тайгу шло наступление со всех сторон. Сиюминутное обогащение развращало людей, в Присаянском, как грибы, росли добротные кирпичные особняки, по улицам шныряли дорогие заморские железины.

– Ну разве они заработали на эти машины и сколь же надобно робить, чтобы скопить таку прорву деньжищ? – неведомо, кого вопрошал Данила Белов, загоняя своего жигуленка в гараж. – И че за напасть за такая напала на людей – как перед светопреставлением живут…

Напасть не напасть, а по железной дороге, что проходила через Присаянское, нескончаемым потоком шли и шли составы с Сибирским лесом.

Долгим тоскливым взглядом провожал он эти, уходящие в никуда, составы, подводя свой итог повсеместной трагедии.

– Я, будучи еще молодым, не понимал стариков, которые, бывало, говаривали: «Упала лесина, ну и пускай себе лежит, гниет…» – изливал душу все той же Евдокии. – Теперь, када сам стал стариком, понимаю их мудрый завет: дерево сгниет тут же, на своем месте, и гниль та удобрит землю. И свершится круговорот в природе, как свершался миллионы лет, где на смену отжившего завсегда приходила молодая поросль и поднимался новый лес, чтоб в свой час так же упасть. А че ж теперь: лес увозят, а земля оголятся. Кончатся и жись. Негде и не из чего плодиться зверью. Раньше всякой ягоды можно было набрать, считай, за огородом. Теперь нада ехать чуть ли не за сотню километров. Не стало грибов. Ниче не стало. А почему?

– Не рви ты душу, Даня, – пыталась успокоить мужа Евдокия. – Ничего ведь с этим не поделать. Пусть уж там, наверху, думают умные головы, а наш с тобой век – короткий, и то уж счастье, что нашли друг дружку.

– И то верно, Дуня, – обнимал за плечи подругу. – Уехать бы куды глаза глядят да пожить друг для дружки. Не видеть, не знать, как угробляются присаянские леса.

Данила безнадежно махал рукой, отворачивался.

– Куда ж мы с тобой уедем от Коли, от внучиков, от родных могилок? Здесь жить, здесь и помирать, – успокаивала, как могла, Евдокия. – Твоя совесть, Даня, должна быть спокойна, ты в меру сил все сделал для сохранения.

– Все ли? – сомневался.

– Все, дорогой мой муженек. Все, – убеждала. – Пора нам и о себе подумать.

– И снова ты правая. Ты завсегда у меня правая, – соглашался Данила, вздыхая. – Здесь и помирать. Опять же мое место – на выселковском погосте. А рядышком – твое, – добавлял после некоторого молчания.

– Конечно-конечно, Данилушка. Как же я без тебя…