Наедине

Из развороченного падением салона доносится неясное шевеление. Я останавливаюсь в шаге от треснувшего бокового стекла, устанавливаю фонарь на днище машины, внимательно наблюдая за тем, как дверь под слабыми ударами изнутри распахивается, и прямо к моим ногам выползает израненный, но поразительно живучий тренер. Не удержавшись на слабых руках, он падает прямо в склизкую грязь, мешая ее с кровью на своем разбитом лице. Он не замечает меня, хотя я стою прямо здесь, в ничтожных сантиметрах, и в моих руках нож, который спустя мгновение оборвет жалкую жизнь этого ненастоящего Принца. Он натужно хрипит, пытаясь отползти подальше от машины, тянет вперед руку и тут-то натыкается окровавленной ладонью на носок моего ботинка. Замирает. Я пропускаю пару вдохов, не сводя густо обведенных глаз с его обессиленного тела, готовясь к самому долгожданному событию этого бесконечно долгого дня.

— Привет, Миха. И прощай. Последним, что ты увидишь в своей жизни, будет мое лицо, — говорю с наслаждением, желая поймать в его гаснущих глазах немой ужас или мольбу о невозможном прощении, но не улавливаю этого и в помине, только мутный расфокусированный взгляд, простирающийся куда-то мимо моего любовно загримированного лица.

— Катя…

— Умрет, — ядовито улыбаюсь, склоняясь над побежденным врагом. — Вы оба умрете. Но в качестве моего прощального подарка могу пообещать тебе, что посажу вас вместе, рядом друг с другом. Вы с сестрой сыграли свои роли в моей постановке, поэтому я сохраню ваши тела почти такими же натуральными, будто их не коснулась смерть. Не бойся, я знаю, как это делать.

Он хватает слабой ладонью мою ногу, но я лишь смеюсь над его попытками заткнуть мне рот и побороться за свою жизнь, которая вот уже несколько минут, как принадлежит именно мне.

— Мой дед меня научил, — продолжаю рассказывать поверженному тренеру, не собираясь прерывать минуту своей славы так быстро. — Я очень любил своего деда, а он, в отличии от моих родителей, любил меня. Когда мои предки решили эмигрировать за границу, я умолял их оставить меня у деда с бабушкой, но они рассудили, что на новом месте у меня будет больше возможностей для самореализации, чем если бы я остался на воспитании грубого таксидермиста и его скромной жены. У меня не было права голоса, так что пришлось уехать вместе с ними. Но каждые летние каникулы я неизменно возвращался сюда, и эти месяцы были самыми счастливыми воспоминаниями моего детства. Дед научил меня всему, что знал сам, а бабушка привила любовь к театру, за что я вечно буду благодарен им обоим. Показательно, что умерли они в один день, с разницей всего лишь один год.

Носком ботинка отбрасываю от себя его вытянутую руку и перехватываю дедов нож для предстоящего удара.

— Не дергайся, — предупреждаю, — все произойдет очень быстро. Позже, когда я закончу с тобой, обязательно покажу Принцессе результаты своих трудов. Ты ей нравишься, поэтому я не стану тебя уничтожать, напротив, сделаю все возможное, чтобы сохранить это тело в прежнем виде.

Вот и все. Аккуратно провожу пальцами вдоль острого лезвия и заношу нож над телом своей новой марионетки.

Серафима

— Ты что-то недоговариваешь, — допытываюсь я у своего спутника, бросая по сторонам тревожные взгляды. Где-то здесь два года назад моя машина слетела с дороги, и начался откровенный кошмар, смутные отголоски которого все еще бередят незажившие раны в моем сердце.

— Все будет хорошо, — недовольно отмахивается Юра.

— Давай я позвоню отцу и скажу, что ты не Лицедей? — предлагаю, все еще надеясь свернуть этого человека на свою сторону и убедить его отказаться от планов на открытое столкновение с Лицедеем, предполагаемая встреча с которым пугает меня до помутнения рассудка

— Очень смешно, — кривится Юра, побарабанив пальцами по оплетке.

— Нет, правда!

— Заткнись, — советует он. — Тебе меня не провести, поняла? Ты нужна мне, а я нужен тебе. Еще немного, и все это наконец закончится.

— Юра?

— Замолчи наконец, а?

— Куда ты меня везешь? Откуда ты знаешь, куда нужно ехать?

— Знаю, — вновь отмахивается мой спутник. — Я теперь все знаю об этой изворотливой гниде. Мы едем в охотничий домик, ранее принадлежавший его умершему деду, а теперь как следует оккупированный самим деятельным внучком. Об этом месте никто не знает — ну, или ему так кажется. Голову на отсечение даю, го*нюк именно там. Больше этой падали скрываться попросту негде.

— Давай как следует все обдумаем, — дрожащим голосом завожу я, но Юра обрывает:

— Да заткнись уже, а!

— Я не могу, — выдавливаю из себя в отчаянии. — Мне страшно. Мне очень страшно…

— Чего тебе страшно? — зло оборачивается ко мне Юра. — Этот псих повернут на твоей физиономии, так что как раз тебе он ничего не сделает. Это мне надо бояться, но к счастью, я не из пугливых.

— Он разрезал мне щеку…

— Милые бранятся — только тешатся, — неестественно смеется Юра, сам мало веря в то, что мне в нашем предстоящем дельце ничего не угрожает.

— Это не смешно!