Наглец (СИ)

Единственное, в чём я действительно виноват — это нападение на твою невесту… Не знаю, что на меня тогда нашло… Я увидел тебя — повзрослевшего, сильного, уверенного в себе, счастливого, и понял, сколько всего я в жизни потерял из-за того, что погнался за деньгами. Всё это могло бы быть и у меня, если бы я тогда поступил правильно и с самого начала послал Черского к чёрту, но всё пошло наперекосяк. Знаю, что ты не виноват в моих несчастьях, и всё же я слегка потерял контроль над собой, потому что я сломал свою жизнь ради тебя, а ты меня так сильно ненавидел, что даже смотреть в мою сторону не мог. Тогда я впервые в жизни понял, что такое боль… И я прошу за это прощения у тебя и твоей теперь уже жены и буду надеяться, что однажды ты сможешь простить меня. Мы можем совершить всего одну ошибку, но расплачиваться за неё будем всю оставшуюся жизнь, а под конец поймём, что наши цели того не стоили.

Я знаю, что мои мотивы мало меня оправдывают, но всё же я бесконечно счастлив, что у тебя сложилась такая жизнь — без всей этой черноты, в которой погряз я сам. И да, не вздумай винить себя во всём — если ты в чём и виноват, то только в том, что я любил тебя больше, чем кого бы то ни было.

Жаль, что мы побыли братьями так мало, но я буду любить тебя до тех пор, пока будет биться моё сердце. А если и после смерти существует жизнь — то и тогда любить не перестану.

Твой брат».

Видит Бог, я никогда не был сентиментальным, но сейчас ревел как девчонка в три ручья и не мог остановиться — настолько было больно за Кира, за Никиту, за моих парней… Сколько ж во взрослой жизни всякой хуеты, которая нас отравляет — и самое обидное, что мы сами виноваты в том, что с нами происходит; мы сам и создаём эту грёбаную грязь, которую потом из себя не достать, и радуемся, как дети, если получается зацепить ею кого-то ещё.

Прям не живы без этого, твою мать.

На Романова смотреть жалко — не парень, а бледная тень, несмотря на мышечную массу: столько лет считать брата последней мразью…

— Это всё моя вина, — сокрушается лучший друг. — Если бы я тогда не корчил из себя обиженного, а просто выслушал его…

— Ты не мог знать, что всё так выйдет, — вздыхает Лёха, сжимая плечо Кира. — И в этом уж точно нет твоей вины, тут я с Ником согласен.

— Если уж на то пошло, — хмурится Макс. — Мы все могли устроить переговоры и разобраться, почему твой брат пошёл по наклонной, но никто из нас ничего не предпринял. Мы все предпочли состроить оскорблённую рожу и отвернуться от него, вместо того, чтобы помочь; думали лишь о том, как много мы потеряли, сколько боли он нам принёс… А что при этом переживал и чувствовал он сам, никого из нас не волновало от слова совсем, так что виноваты здесь все, а не ты один.

— Можете закидать меня тапками или расхуярить мне лицо, но я всё равно скажу, — вздыхает Егор. — Сейчас уже нет смысла рассуждать на эту тему; всё херовое, что могли, мы уже сделали, и теперь нам только остаётся жить с последствиями. Можно лишь сходить на его похороны и по-человечески с ним хотя бы попрощаться, чтобы было не так… мерзко на душе. Ну и чтобы он знал, что нам на него не похер — где бы он сейчас ни был.

Киваю, соглашаясь с Корсаковым, и замечаю такие же уверенные кивки парней — включая Кира; сдаётся мне, что он теперь частенько будет общаться с братом — правда, не так, как хотелось бы, но между ними теперь, по крайней мере, не будет ненависти.

— Родители знают? — спрашиваю.

— Знают.

— И как? — интересуется Лёха.

— В шоке.

— А про это? — кивает Макс в сторону письма.

Романов забирает изрядно помятый листок бумаги, который я всё это время бессознательно сжимал в кулаке, и прячет обратно в заднем кармане.

— Ещё не показывал, но собираюсь — не хочу, чтобы они считали его сволочью.

Мы дружно и в полной тишине допиваем пиво, думая каждый о своём; лично мне было о чём сожалеть — как и каждому из нас — но мы не можем исправить прошлое.

Зато повлиять на будущее — очень даже.

* * *

Всю ночь парни провели в моей квартире — после прочтения письма, да и всей этой трагедии в целом, мы чувствовали, что нужны друг другу как никогда; ну и плюс мне сейчас тоже не особо хотелось оставаться одному, потому что я не мог дать гарантий, что не поеду к Молчановой. Мы бухали и смотрели кино до тех пор, пока нас просто не свалило от усталости под самое утро, а после поехали в универ — все, кроме Кира, который не хотел больше тянуть и собирался рассказать родителям о прощальном письме Никиты. За всю нашу многолетнюю дружбу это был единственный раз, когда мы вот так разделялись — случай с Лёхой не считается, там вообще без вариантов было.

В это утро мы были каждый на своей волне; не разговаривали друг с другом и не особо следили за учебным процессом — даже преподы нас не трогали, словно чувствуя, что толку от нас всё равно не будет.