Награда

Гаэль молча покинула комнату, намереваясь вернуться позднее, и отправилась на кухню, где надеялась поговорить с Аполлин.

— Клянусь: ничего дурного никогда я себе не позволяла.

Старая домоправительница повернула к ней каменное лицо:

— Я тебе не верю, и никто не поверит. Ты продавалась за еду.

Да, так поступали многие, но только не Гаэль, а если бы даже и пришлось, то исключительно ради матери. Бог миловал, обошлось.

— Ты спала с врагом, и никто об этом здесь не забудет: клеймо шлюхи будет на тебе всегда. Ты опозорила родителей и всех, кто когда-то тебя знал.

Гаэль с ясностью вдруг поняла, что этот момент определяющий в ее жизни. Первым был день, когда забрали Ребекку, а вторым — когда немцы расстреляли отца.

Она зашла к матери, но та отвернулась к стене и отказалась говорить. Следующие три недели Агата не прикасалась к еде, если не считать нескольких глотков воды и крошечных кусочков хлеба, зато постоянно пила снотворное. Она была слишком слаба, чтобы разговаривать, но когда видела дочь, взгляд ее был полон презрения и ненависти. Гаэль вызвала доктора, но и он не смог ничего изменить — мать по-прежнему отказывалась есть. Через три недели добровольной голодовки у нее началась пневмония, и она совсем не вставала с постели. Гаэль так и не нашла возможности рассказать ей о картинах и спасенных детях, мать не позволяла ей даже взять ее за руку. Стоило Гаэль ее коснуться, и она вздрагивала как от удара током: ее дочь изменница, предательница, и она не желала иметь ничего общего с ней.

Умерла Агата тихо: просто закрыла глаза и вроде задремала, но внезапно вздохнула, произнесла имя мужа, и все… Она так и не оправилась после смерти мужа и сына, война ее доконала.

Гаэль осторожно закрыла ей глаза и натянула одеяло на лицо. Через несколько минут в комнату вошла Аполлин, сразу поняла, что случилось, и процедила сквозь зубы:

— Ты убила мать.

— Нет! — наконец не выдержала Гаэль. — Ее убила война, как и нас всех: тебя, меня, моего отца и брата, твоего сына, тысячи еврейских детей. Никто из нас не остался прежним, а я совершенно не такая, какой ты меня выставила. Впрочем, твое мнение мне безразлично: главное — что знаю о себе я сама.

Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты.

Два дня спустя мать похоронили. Гаэль приказала Аполлин не показываться на церемонии: не хотела, чтобы ненависть старухи помешала ее скорби, — за девятнадцать лет жизни натерпелась достаточно.

— Убирайся из дома! — наутро после похорон велела она Аполлин.

— Я работала здесь всю жизнь, — пролепетала старая домоправительница, потрясенно ахнув.

Глаза ее молили о жалости, но Гаэль больше не испытывала к ней никаких чувств.

— Тебе следовало об этом подумать до того, как на меня доносить, устраивать травлю и обвинять в смерти матери.

— Но я… я видела… ты ходила к нему в спальню… — дрогнувшим голосом возразила старуха.

— Ходить не значит заниматься там тем, о чем ты думаешь. Но это уже не важно: в любом случае закрываю дом, не хочу здесь жить.

Даже сама мысль оставаться в городе, где все считали ее шлюхой и предательницей, была невыносима.

— Куда же ты пойдешь?

— Не знаю. Найду куда. Так что побыстрее собери свои вещи и уходи.

Аполлин не стала спорить, потому что все еще считала себя правой. Ей было лишь жаль, что она не подумала о последствиях: что Агата умрет от разбитого сердца, а Гаэль придется закрыть дом и уехать.

Дверь за Аполлин захлопнулась. Старуха вынесла на крыльцо два чемодана. Она прожила здесь двадцать пять лет. Когда-то преданная служанка знала, что у Гаэль не было иного выхода: оставаться здесь невозможно, все будут показывать на нее пальцем. Что ж, придется ехать в Бордо, к сестре.

Услышав стук двери, Гаэль без сил рухнула на диван в гостиной и заплакала. Теперь она совсем одна.

Месяц ушел на то, чтобы волосы отросли до приемлемой длины. Правда, они все еще оставались короткими, и многие легко догадались бы почему, но она сама, как могла, ножницами сделала некое подобие модной стрижки. Ей это почти удалось. Гаэль стала еще красивее, даже после всего, что с ней случилось, потому что обладала жизнестойкостью молодости.

Несколько часов ушло на то, чтобы подготовить картины к транспортировке, обернуть рулоны чистой белой хлопчатобумажной тканью и тонкой бумагой, а затем уложить в три чемодана. Стоял конец октября, и погода становилась все холоднее, но Гаэль торопилась вернуть картины в Лувр: не хотела принимать на себя ответственность за сохранность сорока девяти шедевров искусства.

Еще в двух чемоданах уместилась ее скудная одежда. Денег, оставленных отцом, должно было хватить на несколько недель жизни в Париже, а что потом — неизвестно. Возможно, Аполлин права и придется заняться проституцией.

При этой мысли Гаэль саркастически усмехнулась, отчетливо понимая, что никогда не пойдет ни на что подобное: лучше умрет с голоду, — но в деревне оставаться нельзя, после того как ее опозорили. Может, когда-нибудь она вернется сюда, ну а если нет — продаст поместье.