Найденка (СИ)

— Совсем вы, мальки, одурели, — ругался Мир, на пару с Милом меняя изгвазданное постельное белье на чистое: — Нахалюги. Кровать мне во что превратили?! Она же — во! Шатается теперь! Скрипит! А раньше не шаталась и не скрипела! Чинить кто должен? Я?

Ни Бэл, ни Рыся в наведении в спальной порядка не участвовали — альфа, на кухне, возился с печуркой и корытом, ставил греть воду на стирку. Беточка же сейчас пластался в общинной, по лавке, на животе и витиевато, на разные лады, клял сквозь зубы толстые альфячьи, узловатые суки и сцепки. Порвал-таки его Бэл. Не напополам, но порвал. Мир обещал — за седьмицу с лечебной мазью подживет.

Из всей славно порезвившейся ночью юной троицы двигался относительно свободно, только морщась и иногда постанывая, один Мил. Уже основательно опоенный отваром дроба, он, мучимый течкой, стыдом и чувством вины перед шаманом, почти не поднимал глаз, молчал, отдуваясь один за совершенный групповой грех.

Портки Рыся были Милу велики. Чтобы не сваливались, парнишка подвязал их бечевочкой, а штанины закатал повыше, до середины икр. Сзади он оставался пока сухим — запихнул, наверное, в свою распаханную полюбовниками дырку основательный кусок тряпки. Выглядел дарун жутко соблазнительно — обнаженный по пояс, раскрасневшийся, периодически взрагивающий от накатывающих волн желания, без конца жадно облизывал припухшие, яркие губы. Косу же не заплел, поленился, стянул кое-как расчесанные волосы на затылке в домашний хвост.

— На, — Мир сунул омежке в охапку ком грязного белья, — держи, попенка на ножках. Портки туда же замочи свои с рубашкой, сразу все постираешь. Мыло скоро принесу, тут когда закончу.

Течный пламенно — протестующе зыркнул и выскочил вон из комнаты. Озлился на шамана за попенку на ножках, не иначе. Надо же, гордый.

Мир проводил его тусклым взглядом и зашипел — наступил босой стопой на что-то твердое. Наклонившись, мужчина поднял с пола ту самую штуку, с которой вчера, пока Бэл с Рысей готовили тело Дара к погребению, утешался дарун. Липкий от подсохшей омежьей смазки предмет был выточен из темно-коричневого рога водящегося в болотах гигантского оленя, тщательно отшлифован и по форме весьма напоминал средних размеров альфячью гордость, но без узла.

Шаман с горьким вздохом завернул вещь в полотенце и сунул обратно под тюфяк. Потом помоет, или вообще выбросит. Не из-за пустой брезгливости, из-за воспоминаний.

Вернувшийся Мил переминался у порога скромником, терпеливо ждал, когда Мир заметит. Дарун хотел обещанного шаманом мыла, а спросить у Рыся, где лежит, чтобы взять самому, в помрачении течки не догадался. По хорошему, омежку надо бы было не гонять то по воду, то за дровами, а всучить Бэлу и позволить обоим завалиться на сеновал…

Но тогда взревнует и взбесится Рыся, может учинить скандалище. Бедный дарун — вроде, аж при двух любовниках, а на самом деле холостой.

Ага. Кровать же Миру раскурочили злобные, пробравшиеся ночью в спальную через окошко шуры.

— Пошли уже, попенка на ножках, в кладовку, — шаман накинул поверх свежей простыни одеяло и разровнял его ладонями. — Дам тебе мыла, дам.

Мил в ответ на обзывалку немедленно скорчил бете противненькую мордочку, и мужчина, не больно, впрочем, прищелкнул наложника по лбу.

— Повыделывайся еще, раб, — пришикнул строго, — страх совсем потерял. Хворостины захотел, что ли? Последнее соображение со смазкой вытекло?

Дарун невнятно пискнул нечто извиняющееся, отшатнулся назад и зажмурился, прижался лопатками к бревнам стены.

«Нельзя понапрасну обижать чужих омег», — гласил общий мировой закон.

Вот только чужих ли теперь? Вряд ли от спутавшихся в тройной, запретный союз парнишек удастся так просто избавиться — встречаться им больше негде. А щелбан — обида нестерпимая, убивает дарунов наповал и смывается лишь кровью. Равноценная месть за проломившее Дару череп полено.

— Зажался чего? — Шаман успокаивающе потрепал побледневшего юнца по нежной, шелковистой щечке, чуток поразмыслил и ласково приобнял за ссутуленные, хрупкие плечи, привлек вплотную: — Не дичись. Ничего я тебе плохого не сделаю.

Мил отмер и задергался, вырываясь.

— Пустите! — Отчаянно вякнул он сипловатым голосочком. — Я Бэла кликну! Вы не смеете!

Решил — шаман собирается его, течного, завалить и пепепугался. Вот ведь… Глупый. Хотя, с точки зрения омежки, получалось вполне логично.

— Я — бета, — укорил отпихивающегося острым локтем Мила мужчина. — Бета! Мне твоя течка без надобности и считаться с тобой за нечаянное убийство я не унижусь! Не подлец! Не вопи, пошли за мылом!

Мил рванулся в последний раз и затих, трепеща пойманным кроликом, засмотрел снизу туманными, расширенными зрачками. Поплыл, бедный, от ощущения по телу хватки сильных мужских ладоней, подкосился коленками, перестал сопротивляться. Бери тепленьким и раскладывай, пластай вдоль и поперек.