К этому времени все английские фанаты размахивали флагами с крестом святого Георгия, но это был всего лишь спорт. В реальной же жизни раскол между Северной Англией и кельтами, с одной стороны, и Южной Англией – с другой оставался столь же явственным. Даже в 1997 г., если не учитывать глобальный город-государство Лондон, лейбористы добились абсолютного большинства только в Шотландии, Уэльсе и на севере Англии. В Мидлендс тори и либералы вместе получили больше, а на всем Юге, кроме Лондона, одни только консерваторы набрали больше голосов. Блэр заявлял о «новом рассвете», но в реальности ничего не изменилось.
Первая победа новых лейбористов в 1997 г. отбросила консервативную Южную Англию к своему прежнему ядру. Карта этого ядра очень напоминает карту районов с наивысшей посещаемостью англиканских церквей согласно переписи 1851 г. Она очень похожа и на карту плотности городских ярмарок в Англии 1230 г., и на карту цивилизации римских вилл 300 г.
Пока Cool Britannia праздновала, жители Южной Англии, самый богатый и сплоченный блок Соединенного Королевства, дулись в своих домах, более чем когда-либо уверенные, что только они имеют право называть себя истинными англичанами. Тем временем Северная Англия начала требовать от Блэра решительных действий.
К концу века Блэр попал под открытый прессинг со стороны собственных избирателей, так что он вместе со своим министром финансов Гордоном Брауном разработал радикальный план. Вместо того чтобы отвлечь инвестиции от Юго-Востока, они решили еще больше их увеличивать. Сити разрешался взрывной рост при самом ненавязчивом (практически отсутствующем) контроле со стороны Брауна, но часть доходов должна была доставаться Внешней Британии.
«Новые лейбористы заключили Фаустову сделку с Сити… и стали стричь комиссионные, чтобы увеличить присутствие государственной экономики в старой промышленной части Великобритании».
Английская экономика долго была расколота пополам, а теперь стала совсем уж странной: сильно зависимый от государства Север стал получать вливания на доходы от финансовых махинаций глобального Лондона. В то же время Англия вновь разделилась после того, как был принят очередной – и крупнейший из всех – проект по ассимиляции амбициозных выходцев из низов в низшие слои правящих классов.
Система образования британской элиты – школа-интернат, за которой следуют по меньшей мере три года в университете с проживанием в кампусе и индивидуальным попечительством, – всегда была уникальной (до определенной степени скопировать ее удалось лишь в Америке). Средний класс был приглашен присоединиться к этой образовательной игре в 1960-х гг. на стадии университета. В 1992 г. большому количеству образовательных учреждений разрешили называть себя университетами, и они сразу же стали предлагать более дешевые разновидности прежней модели. К 2000 г. 25 % населения имело или получало университетское образование; так сформировалась критическая масса, а количество людей с высшим образованием продолжало расти. Любой достаточно амбициозный подросток к этому времени считал естественной необходимость оставить свой дом, семью, друзей и регион и провести важнейшие для формирования личности годы в монокультурной среде других амбициозных молодых людей, точно так же выкорчеванных из родной среды. Подобного не было ни в одной развитой стране.
Миллионы студентов впитали набор ценностей, совершенно непохожий на ценности их родителей или школьных приятелей: личный выбор во всем, интернационализм и политический либерализм. Для настоящей элиты эти ценности служили инструментами в глобализованном мире. Для большинства же студентов они имели не большую практическую ценность, чем Range Rover для жителя пригорода, добирающегося на работу электричкой. Можно провести параллель с изучением французского языка в средневековой Англии: это был сигнал о твоей готовности присоединиться к элите. Появилось новое слово –