Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

...Кухарский молча прочитал мою справку, в которой я подробно изложил беседу с Кальным. Наблюдая за ним, я видел, что читал он без особого интереса, но окончательную реакцию мне еще предстояло услышать. Лев Михайлович закурил, пепел с дымящейся папиросы упал на лист справки и оставил на нем подпаленное коричневое пятно. Подполковник смахнул пепел и продолжал читать. Мы сидели с Силенко в ожидании, что скажет начальник. В кабинете стояла тишина. Слышно было только мягкое, плавное покачивание маятника старинных часов, стоявших в углу.

— Я не удовлетворен справкой. Справка — это документ. В ней не должно быть места излишним, не относящимся к делу эмоциям автора, его лирическим отступлениям с описаниями цвета лица свидетеля, если говорить на юридическом языке. В подтексте где-то звучит голос не оперработника, а журналиста и адвоката. Он вас чем-то разжалобил? — спросил Кухарский, откинувшись на спинку кресла.

— Он больной человек. Я не мог об этом не написать. Для объективности...

— А я вас, значит, толкаю на необъективность. Так вы хотите сказать?

Я промолчал. И именно таким образом хотел проявить свое отношение к его замечаниям по справке.

— Молодой, еще очень многому надо учиться, в том числе и составлять документы, и вдруг такие суждения, — размышлял вслух Лев Михайлович. — Кстати, почему вы его не допросили? Он ведь рассказывал интересные вещи. И для объективности, — заметил подполковник, — Кальной дал нам возможность выйти из тупика.

— Товарищ подполковник, если бы вы посмотрели на него...

— Разжалобил он вас, — повторил Кухарский. — Справка — это не протокол допроса, приобщить ее в таком виде к делу нельзя. Что же, прикажете еще раз посылать вас на тот хутор?

— Лев Михайлович, я думаю, что особой промашки Алексей Иванович не допустил. Справка довольно подробная, отражает существо... — попытался защитить меня Силенко. — При необходимости допросим.

— Оказывается, вы оба заодно, — не дал ему договорить Кухарский. — Я говорю об эмоциях автора и...

Телефонный звонок прервал Льва Михайловича на полуслове. Перебирая в памяти содержание справки, я согласился с тем, что не обошелся без описания состояния и вида Кального. Лев Михайлович разрешил кому-то зайти на минутку и положил трубку.

В кабинете появился капитан Мотовилов, на лице которого всегда. была написана завидная уверенность в себе. Майору Силенко она не нравилась. Капитан, как всегда, был в отличном настроении, отменно здоровый и жизнерадостный. Если посмотреть на него со стороны, то можно подумать, что у него никогда никаких забот не бывает — всегда праздник.

— Серафим Ефимович, — обратился к нему Кухарский, — как вы думаете, нужно допросить солагерника, если ему известны некоторые обстоятельства предательства подготовки побега из лагеря?

— Конечно, — с готовностью ответил Мотовилов, — тут и думать нечего.

— Думать всегда нужно, — сразу вырвалось у меня.

Капитан словно не слышал моих слов, никак не реагировал на них. Он следил за реакцией Кухарского, который тут же сказал мне:

— Вы свободны. Справку оставьте у меня. Георгий Семенович, вы посидите.

Я вышел из кабинета и не слышал дальнейшего разговора, но знал, что начальник отделения — на моей стороне, и это успокаивало меня.

Георгий Семенович вернулся внешне совершенно спокойным, но сразу же начал что-то искать в ящиках письменного стола — видимо, папиросу. Я позвонил Сергею и попросил его зайти на минуту. У него всегда в кармане были курево и зажигалка.

Панов тут же явился. Я указал глазами на Георгия Семеновича, который все еще копался в ящиках. Курил он очень редко — когда находился в особо хорошем настроении либо когда пытался скрыть свое возбужденное состояние.

— Георгий Семенович, прошу, — предложил Сергей папиросу и тут же чиркнул зажигалкой, а сам как бы продолжал начатый разговор. — Да... В воскресенье, значит, пошел на базар. Смотрю, мужик пшено продает, золотистое, одно в одно. А мужик с рыжей лохматой бородой. Прямо леший. Приценился... Я ему говорю: ах ты, черт лохматый, хотя бы бороду расчесал, был бы похож на купца, а то — мужик мужиком и с мужика же втридорога дерешь...

Сергей всегда улавливал обстановку и соответственно реагировал, разряжая набежавшие мрачные тучи. И на этот раз ему не нужно было подсказывать. Он видел все сам.

— Подождем, пока вопрос отстоится, — возвращая мне справку, сказал Георгий Семенович. — К Швачко, конечно, поедешь, а от методы Льва Михайловича никуда не уйти.

22

Метода начальника отдела заключалась в том, что он редко принимал решения по докладу сразу, если в этом не было острой необходимости.

— Вопрос должен остыть, — обычно говорил он.

Сколько вопрос должен остывать, никто не знал, но в период остывания можно было спокойно поразмыслить, взвесить на холодную голову все «за» и «против», подумать над тем, что следовало бы сделать.

Недели через две, придя с доклада от Льва Михайловича, Георгий Семенович объявил, что вопрос остыл и мне разрешена командировка в город, где проживал Швачко Тихон, тот самый, которого Кальной назвал как солагерника.