Нам идти дальше

Радовалась Надежда Константиновна и в те минуты, когда выступали в защиту двух троек Гусев, Стопани, Бауман.

Приехавших из России делегатов называли практиками. Это на них, на таких, как Гусев, Шотман, Лядов, Степанов, Землячка, Бауман, Кнунянц, Стопани, Красиков, Книпович, и многих других держалась вся повседневная, адски трудная подпольная работа партии в России.

Они и составляли опору и надежду Владимира Ильича здесь, на съезде. Его идеи и взгляды они воспринимали сразу как нечто свое.

И почти не было дня с момента открытия съезда, чтобы Владимир Ильич и Надежда Константиновна не вспоминали с сожалением о вновь сидящем за решеткой Бабушкине. Как обидно, что его нет на съезде. Ведь кто еще имеет столько права представлять здесь русский рабочий класс, революционную социал-демократию, как этот пролетарий-марксист, так много сделавший для объединения сил партии и успеха ее деятельности в России.

Как было бы нормально и хорошо, если бы все делегаты съезда были такими, как Бабушкин. И как это было бы правомерно! Но история распорядилась иначе. Долгие годы разобщенности в российском социал-демократическом движении, идейного и организационного разброда и шатаний привели к тому, что на съезд попала немалая часть неустойчивых людей, в сущности, далеких от марксизма, от понимания правильных путей борьбы за дело пролетариата, но твердо уверенных, что лишь им ведомы истинные пути в будущее.

И сейчас они ожесточались все больше и больше, чувствуя, что на съезде главное решается не в их пользу, и атмосфера в зале накалялась до крайности.

Бесполезно было звонить в председательский колокольчик, чтобы водворить тишину в зале, это ни на кого не действовало. В разных углах зала сразу говорили несколько ораторов и слышались то аплодисменты, то яростные крики негодования. Каким-то образом в руках у вице-председателя съезда — Петра Ананьевича, руководившего сейчас заседанием, оказалась увесистая суковатая палка. Вот он ею и грохал по столу изо всей силы. Но и это не помогало.

Порою в зал вбегали испуганные жители верхних этажей здания, где шло заседание съезда, и спрашивали:

— Господа, не позвать ли сюда полицейских? Что происходит?

Собрание пришлось закрыть. Надо было дать страстям хоть немного улечься за ночь. Голосование перенесли на утро. К этому моменту делегаты были в полном изнеможении и все же, выходя из клуба, продолжали спорить.

С удивлением смотрели на них шедшие мимо лондонцы.

Шотмана окликнул на улице только что вышедший из клуба Владимир Ильич:

— Минутку, Александр Васильевич! У меня есть дело к вам. Небольшое, но достаточно серьезное. Вы не спешите?

— Нет, — ответил Шотман. — В вашем распоряжении я хоть до утра.

Вышла из клуба и Надежда Константиновна. Шотман все понял. Значит, она рассказала Владимиру Ильичу о его намерении пустить в ход кулаки. Разговор будет невеселый!

Была мглистая, холодная, совсем не августовская ночь. Посвистывал ветер. Серые каменные плиты на тротуарах блестели от осевшей на них туманной влаги. Надежду Константиновну усадили на извозчика. С ней поехали брат Владимира Ильича — Дмитрий и Бауман. Они вызвались проводить ее домой. Прежде чем извозчик тронул лошадь, Надежда Константиновна попросила Владимира Ильича и Шотмана:

— Только вы, пожалуйста, недолго. Хорошо?

— Нет, нет, мы на часок, не больше! — пообещал Владимир Ильич. — Просто воздухом подышим.

— Да, не больше, — подтвердил Шотман.

6

Обещания оба не выполнили.

Они шли берегом Темзы. И, собственно, разговаривали не о грустном инциденте с кулаками, которые ведь так и не были пущены в ход, а о съезде, о смысле всего, что на съезде произошло.

— Скажите, Александр Васильевич, — спрашивал Владимир Ильич, — вам достаточно ясно, почему выдвинута идея о двух тройках?

Он улыбался, даже проявлял склонность шутить, несмотря на такой сумасшедший день! Шотман удивлялся. И, тоже улыбаясь, отвечал:

— Ну, это-то я понимаю, Владимир Ильич. Одна тройка составит редакцию «Искры», другая — Центральный Комитет. Вы имеете в виду, наверное, ясно ли мне, почему именно тройка, а не, скажем, шестерка?

— Вот-вот.

— Я думаю, корень-то в кружковщине.

— Правильно! — сразу подхватил Владимир Ильич. — Вы попали в самую точку.

В воздухе сеялась липкая свинцовая пыль, и было трудно дышать. Тяжело сопели и урчали пароходы и баржи, прикорнувшие к пристаням. Противоположного берега Темзы не видно было — он тонул в ночном тумане.

Утром предстояли новые жестокие схватки на съезде, а Владимир Ильич, не жалея уходящего времени, которое можно было бы использовать для отдыха, все объяснял рабочему-петербуржцу, почему тройка лучше нынешней шестерки.