Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Несколько раз у меня была возможность наблюдать, как совершается юрисдикция и «народный суд», как это называлось. Председательствовал комиссар в присутствии нескольких своих людей, которые молчаливо соглашались с большинством решений. Имели право говорить только свидетели и истцы пролетарского происхождения, и только их жалобы и утверждения принимались во внимание. Большинство случаев представляли собой жалобы слуг и работников маленьких фабрик и ремесленных мастерских на своих хозяев. Большие фабрики были уже в руках самих рабочих. Большей частью жалобы были на низкую плату и продолжительность рабочего дня. Решение всегда было одним и тем же: плата должна быть повышена в 2–3 раза, а рабочий день не должен превышать 8 часов. В результате большинство мастерских закрывалось, и никто не мог позволить себе слуг, и пропорционально увеличивалось число безработных. Иногда разбирались уголовные дела, и об одном, в котором мне пришлось сыграть роль, я расскажу.

Крупная, вульгарно выглядевшая беременная женщина вошла в вагон в сопровождении мужа, отставного офицера. Она пожаловалась, что муж избил ее, и она чувствует, что ребенок, которого она носит, погиб. Комиссар злобно посмотрел на мужа:

– Как вам не стыдно бить женщину? Почему вы это сделали?

– Я сделал это потому, что она пила водку, – ответил он.

– При социалистическом строе мужчина и женщина равны, и никто не вправе оскорблять женщину! – воскликнул комиссар. – Вы будете наказаны за это. А поскольку, – добавил он, – вы убили ее ребенка, вы будете расстреляны.

Лицо несчастного стало мертвенно-бледным.

– Но ребенок же еще не родился!

– Это все равно, – сказал комиссар и посмотрел на своих помощников, те кивнули.

Видя отчаяние несчастного и думая о его ужасной судьбе, я счел нужным вмешаться:

– Товарищ комиссар, могу ли я сказать?

Он подозрительно обернулся ко мне и спросил, что я хочу.

– Поскольку это случай членовредительства, – сказал я, – было бы необходимо мнение медицинского эксперта. Возможно, что вы считаете это лишним, но я уверен, что, если бы я или другой врач могли осмотреть женщину, чтобы установить, насколько серьезно она пострадала и действительно ли мертв ребенок, это помогло бы вам вынести справедливый приговор.

Некоторое время продолжалось молчание, а один из сподвижников что-то шептал на ухо комиссару.

– Я думаю, это будет правильно, – сказал он наконец, – идите и осмотрите женщину.

Мне нетрудно было определить, что женщина лгала, ребенок был жив. Комиссар поверил моему свидетельству, начал отчитывать женщину, которая, очевидно, хотела избавиться от мужа, и отослал обоих прочь. Выходя из вагона, бедный муж бросил мне благодарный взгляд.

«Ему посчастливилось, – подумал я, – когда-то посчастливится мне, и кто поможет освободиться мне и моим друзьям?»

Этот случай и успешное лечение нескольких пациентов укрепили мое положение. Мне была разрешена большая свобода, я мог один передвигаться по поезду, чтобы навещать своих пациентов или прогуливаться по платформе, но я не имел доступа в вагон, где находились под стражей кн. Львов и мой кузен. Я не мог бежать, так как это бы означало арест моей жены. Большим утешением для меня были приходы ее и детей. В течение дня, когда комиссара и его сопровождающих не было на месте, она приходила в мой вагон и оставалась со мной около получаса.

Как я уже упоминал, я подружился с некоторыми из моих стражей и пациентов. Я пытался понять их чувства и стремления и почему они стали большевиками. Большая часть из них были солдатами или матросами, дезертировавшими с фронта, и им нравилась эта жизнь, полная приключений, и легкая добыча денег путем ограбления людей, или, как они это называли, «конфискации имущества и денег у тех, кто нечестно их нажил». Они были полны ненависти к тем, кто благодаря своему образованию или состоянию стоял на другой ступени общественной лестницы. Но часть из них была типичными идеалистами, доктринерами, безоглядно верящими в новые идеи, внушаемые им пропагандистами и памфлетами, искренне верящими в незамедлительное осуществление их идеалов.

Юноша, чью рану я вылечил, вытащив осколок, был человеком такого типа. Крестьянский мальчик лет двадцати двух, чей ум был перегружен всеми социалистическими памфлетами, которые он читал. Когда мы беседовали на разные темы, он был обычным добрым и умным крестьянским мальчиком, который слушал меня с интересом и делал умные замечания. Но когда мы говорили о политике, он совершенно менялся, с горящими глазами и неистовым выражением лица он говорил о немедленном установлении социализма во всем мире, цитируя длинные фразы из памфлетов марксистской доктрины о борьбе классов, диктатуре пролетариата и т. д., и настаивал на истреблении всех, не сочувствующих этим идеям. Он рассказывал с гордостью, как он участвовал в расстреле морских офицеров в Кронштадте и что он был одним из убийц генерала Духонина, последнего главнокомандующего Русской армией.

– Сожалел ли ты когда-нибудь об этом и жалел ли ты свои жертвы? – спросил я.