Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

– Потому что ты – князь, буржуй и контрреволюционер, мы все знаем о тебе и твоей банде, вы затеваете что-то. – И потом внезапно добавил: – Ты не доктор, а переодетый офицер Корниловской армии.

Это заставило меня улыбнуться.

– Хорошо, – сказал я, – это легко проверить. Если вы умеете читать, а я надеюсь, что это так, вы установите мою личность, посмотрев документы, если нет, то вы можете расспросить городских врачей обо мне.

– Все доктора – контрреволюционеры, – воскликнул он, – а что касается документов, вы могли их подделать!

Поскольку дальнейший спор был бесполезен, я прекратил разговор. Приехав домой, я нашел его полным солдат, сидевших в грязных тулупах, не снимая меховых шапок, куривших, сквернословивших и занятых изучением моих бумаг и книг. Тот, кто не испытал этого на себе, вряд ли может представить, как унизительно видеть, что твои интимные письма читаются с хохотом и комментариями невежественными, глупыми людьми.

– А вы говорите, что вы не офицер! А это что такое? – воскликнул арестовавший меня солдат, показывая мне старинный акварельный портрет моего деда в военной форме, одну из немногих семейных реликвий, которые я захватил с собой.

Семейное сходство заставило их думать, что это был мой портрет! Было не трудно разубедить их, указав на дату (1830 год) на рисунке под подписью и на особенности офицерской формы первой половины XIX столетия. К счастью, это мучение продолжалось недолго, они спешили и, захватив некоторые не представлявшие важности бумаги, велели мне следовать за ними. Было нелегко расстаться с семьей и, не обнаружив своих чувств перед этими скотами, ободрить детей, которые были сильно расстроены и испуганы. Моя жена поддержала меня в этом, утешая их, как только могла.

С эскортом из 10 человек меня доставили на железнодорожную станцию. Штаб отряда Красной армии располагался в железнодорожных вагонах. Это было место, которого так боялись жители города, куда многих приводили, а затем бросали в тюрьму, где некоторых расстреливали, место, откуда исходили аресты, реквизиции и все жестокие и глупые декреты и распоряжения, кончавшиеся обычно фразой: «При неисполнении виновные будут расстреляны».

Я был приведен в старый, грязный вагон с кучами сваленных на полу реквизированных ружей и револьверов. Стоял густой табачный дым. Входили и выходили люди, вооруженные до зубов, несколько арестованных сидели на скамье. Среди них я узнал молодого офицера, арестованного этим утром и который, как я узнал позже, невольно послужил причиной нашего ареста. У него оказалось письмо, в котором упоминался кн. Львов и был указан его адрес.

В центре вагона был стол, за которым, изучая мои бумаги, сидел командир или «комиссар» банды. Это был мальчишка лет двадцати, латыш по национальности, с длинными кудрявыми волосами, голубыми глазами и розовыми щеками, в его внешности было что-то детское или даже женственное. Он был известен как самый жестокий член банды, находящий удовольствие в мучении и убийствах своих жертв. Он выделялся среди своих сообщников холодным революционным фанатизмом и был бледной копией свирепых и жестоких фанатиков Французской революции, таких как Робеспьер и Сен-Жюст, но без их ума и ораторского дара. Подчиненные боялись и ненавидели комиссара. Как я слышал позже, один из них убил его.

Он знаком велел мне приблизиться и начал спрашивать, угрожая пристрелить, если я не скажу правды. Было нетрудно говорить правду, я был виноват только в том, что принадлежал к аристократии и покинул Москву в поисках более безопасного и удобного места, так как с продуктами в Москве было трудно. У меня не было ни малейшего представления о другом обвинении, которое было представлено нам позже. Комиссар только спросил, был ли я в сношениях с генералами Корниловым и Алексеевым, и, когда я отрицал это совершенно искренне, он саркастически улыбнулся и сказал:

– У нас есть некоторые доказательства, что вы связаны с ними, когда мы будем в этом уверены, вы знаете, что вас ожидает?

– К стенке их всех теперь же! – вскричал один из солдат. – Достаточно того, что они оскорбляют нашу Красную армию в своих письмах.

Он намекал на неотправленное письмо, найденное в бумагах моего кузена, в котором он отзывался об отрядах Красной армии весьма критично.

– У нас будет время сделать это позже, – ответил начальник, – сейчас мы должны выяснить все о них и их планах. Вы останетесь здесь, – добавил он, указывая мне на место рядом с другими заключенными. – Кстати, вы сказали, что вы доктор. У нас здесь есть для вас пациенты. Покажете свое искусство. Кучеров, проводи его к больному.