Нам не дано предугадать. Правда двух поколений в воспоминаниях матери и сына

Самым большим и радостным событием для нас был переезд в начале мая из пыльного, шумного города в наше любимое Петровское. С раннего утра все было упаковано и готово к отъезду. Вначале подавалось ландо бабушки – огромная четырехместная карета, запряженная четырьмя или шестью лошадьми (число лошадей зависело от погоды и состояния дороги), с чернобородым кучером Ефимом, державшим вожжи, и сидящим рядом с ним высоким лакеем Иваном, облаченным в голубую с серебром ливрею (цвета Голицыных). Бабушка в сером пальто и серой шляпке выходила из своих комнат в переднюю, где семья и слуги ожидали ее. Она делала знак, и все присаживались на короткое время, затем самый младший из семьи вставал первым. Сотворив крестное знамение, бабушка прощалась поочередно со всеми, кто оставался, давая руку для поцелуя. Затем с помощью двух лакеев она поднималась в карету, ее старая горничная садилась слева от нее, держа на коленях бабушкину любимую собачку. Переднее сиденье занимали один или двое из нас, детей. За каретой следовала пара троек с остальными членами семьи. Мой отец и старшие мальчики обычно оставались в городе дольше. Процессия медленно трогалась, начиная сорокаверстный путь к месту назначения. Бабушка громко вскрикивала от страха на каждой рытвине, над чем мы смеялись.

Гораздо быстрее и проще было добраться до Петровского по железной дороге. Станция была в девяти верстах от него, но для бабушки сама идея ехать в железнодорожном вагоне и общаться неизвестно с кем была немыслима.

В людях ее поколения была странная смесь снобизма и гордости с настоящей добротой по отношению к несчастьям и страданиям других, если они сталкивались с ними. Один Бог ведает, скольким людям помогла бабушка в течение своей жизни и как много основала она благотворительных учреждений, принимая активное участие в их работе.

Наконец после трех- или четырехчасовой поездки с короткими остановками, чтобы подкрепиться в карете захваченными с собой едой и питьем и дать детям и собакам возможность немного побегать, процессия въезжала в просторный двор Петровского. Вся прислуга стояла у подножия лестницы во главе с экономкой, знаменитой Екатериной Матвеевной. Я расскажу о ней позже, она этого заслуживает.

Мой арест

Был прекрасный ясный день, какие бывают в феврале в холодных северных странах, таких как Сибирь: чистый, живительный воздух без малейшего ветерка, яркий солнечный свет и ослепительный, голубовато-белый снег, режущий глаза. Маленький городок Тюмень, где мы жили уже два месяца после нашего бегства из Москвы, был тихим и почти безлюдным. Большая рыночная площадь, такая оживленная всего несколько месяцев назад, с ее огромными лабазами с зерном, лавками с рыбой и дичью, была мертвенно пуста: никто не привозил продукты из деревни из страха реквизиции. Редкие прохожие – горожане и крестьяне – проходили по улицам робко, стараясь не привлекать внимания. Только дезертиры с фронта, солдаты и матросы из отрядов Красной армии, терроризировавшие город уже около двух недель, гордо маршировали, орали революционные песни, заходили в редкие открытые лавки, забирали бесплатно все, что хотели, сквернословили и проклинали буржуазию.

Я как раз кончил работу и обедал со своей семьей и семьей моего двоюродного брата в его доме. За обедом было несколько друзей, среди них кн. Львов, первый премьер-министр после отречения государя. Дети были веселы и счастливы, как всегда, но мы были и молчаливы и мрачны, занятые своими мыслями. Кончилась безопасность, которой мы наслаждались в течение двух месяцев после напряженных и опасных дней большевистского режима в Москве. По всей Сибири отряды Красной армии устанавливали большевистский режим, или, проще говоря, грабили и разоряли все, что могли, арестовывали и расстреливали тех, кто не был с ними согласен. Некоторые из наших друзей в городе были в тюрьме, другие исчезли, почти у всех были отняты деньги, драгоценности и мебель. Что делать и куда идти? Вот те вопросы, которые мы не могли решить, так как практически вся Сибирь была в одних руках. Мы остались, надеясь, что Провидение, которое до сих пор хранило нас, будет милосердно к нам до конца. Ходили слухи, что отряды скоро покинут город, а местные большевистские власти не так опасны.

У меня было еще несколько вызовов на дом. Возвратившись после них домой, я спокойно сидел в моем рабочем кабинете, когда вбежала моя старшая дочь, крича: «Дядя Николай[89] и Львов арестованы! Красные явились, как только ты ушел, и увели их на железнодорожную станцию!»

Я побежал к их дому и нашел всю семью в слезах и отчаянии, весь дом перевернут вверх дном, сундуки и шкафы распахнуты после обыска.

Мы разговаривали, и я пытался решить, что же делать дальше, когда внезапно громкий стук прервал нас. Дверь открылась, и вошел солдат, крича:

– Товарищ Голицын здесь?

– Я доктор Голицын. Что вы хотите?

– Мы хотим вас арестовать. Следуйте за мной!

Мы вышли, сели в сани, запряженные лошадью, и поехали к моему дому. Пока мы ехали, я спросил моего сопровождающего, какова причина моего ареста. Он ответил: