Нам нужно поговорить о Кевине

Этому ощущению обнаженности способствовало кое-что реальное. Я знаю, что у подростков бурлят гормоны и все такое. Я знаю, что мастурбация – это нормальное, жизненно необходимое облегчение, безвредное и приятное занятие, которое нельзя клеймить как порок. Но я всегда считала, что для подростков – а если серьезно, то для всех людей – это развлечение, которое следует скрывать от посторонних глаз. Мы все это делаем (ну, или я делала это раньше – да, иногда делала, Франклин, а ты как думал?); все мы знаем, что мы все это делаем; но как-то не принято говорить: «Милый, не присмотришь за соусом для спагетти, пока я пойду помастурбирую?»

Это произошло несколько раз, прежде чем я наконец заставила себя об этом заговорить, потому что после нашей ссоры на больничной парковке я исчерпала дозволенную мне долю разговоров о Кевине на несколько месяцев вперед.

– Он оставляет дверь туалета открытой, – неохотно сообщила я как-то поздним вечером, когда мы были в нашей спальне; при этих словах ты начал усиленно вычищать волоски из своей электробритвы. – И унитаз видно даже из холла.

– Значит, он забывает закрыть дверь, – отрывисто сказал ты.

– Он не забывает. Он ждет, пока я пойду в кухню, чтобы сделать себе кофе, так что я вижу его, возвращаясь в кабинет. Это очень преднамеренно. И он… ох… делает это громко.

– В его возрасте я, наверное, дрочил по три раза на дню.

– В присутствии матери?

– За углом, за дверью. Я думал, что делаю это тайком, но уверен, она об этом знала.

– За дверью, – повторила я. – Дверь. Это важно. – Надо же, твоя бритва была просто забита волосами в тот вечер. – Знание, что я могу это увидеть… думаю, его это возбуждает.

– Ну, как ни старайся проявлять здоровое отношение, а в этой сфере все люди немножко странные.

– Ты… ты не понимаешь. Я знаю, что он обязательно станет это делать, тут у меня нет проблем; но я бы предпочла в этом не участвовать. Это неуместно. – В тот период данное слово очень часто употреблялось. Скандал с Моникой Левински разразился за месяц до нашего разговора, и президент Клинтон позже набросит покров тайны на детали, сочтя их отношения «неуместными»[239].

– Так почему ты не скажешь ему что-нибудь? – Наверное, ты устал за него заступаться.

– А если бы Селия мастурбировала в твоем присутствии? Ты бы поговорил с ней об этом или предпочел бы, чтобы это сделала я?

– Что ты хочешь, чтобы я ему сказал? – устало спросил ты.

– Что он заставляет меня испытывать неловкость.

– Это что-то новое.

Я бросилась на кровать и схватила книгу, которую все равно буду не в состоянии читать.

– Просто скажи, чтобы он закрывал эту чертову дверь.

Я зря старалась. Да, ты отрапортовал, что ты сделал то, о чем я тебя попросила. Я представила себе, как ты просовываешь голову в его комнату и заговорщическим тоном говоришь что-нибудь веселое насчет «шаловливых ручонок» или еще какую-нибудь устаревшую шутку, которую он не понимает, а потом, я уверена, ты совершенно обыденно бросил: «Просто помни, что это дело интимное, ладно, парень?», и пожелал ему спокойной ночи. Но даже если вместо этого ты провел с ним долгую, серьезную и строгую беседу, этим ты сообщил ему, что он меня задел, а с Кевином подобное всегда означает сделать ошибку.

Так что прямо на следующий день после твоей «беседы» я иду в свой кабинет с чашкой кофе и слышу красноречивое кряхтение дальше по коридору. Я молюсь о том, чтобы твое сообщение до него дошло и что между мной и пробуждающейся половой зрелостью моего сына будет тонкая, но благословенная деревянная преграда. Я думаю: если не считать кладовок, то во всем этом чертовом доме всего четыре или пять дверей, так что мы должны получить сполна за уплаченные за них деньги. Но сделав еще пару шагов, я понимаю: уровень звука подтверждает то, что не было сделано ни малейшей попытки соблюсти благопристойность.

Я прижимаю теплую чашку ко лбу, пытаясь унять зарождающуюся головную боль. Я замужем уже девятнадцать лет и знаю, как выглядит мужчина и что незачем опасаться этой пресловутой штуковины. Но из-за того, что я вынуждена слышать эти настойчивые стоны дальше по коридору, я чувствую себя так, словно мне снова десять лет и моя мать-затворница снова послала меня с поручением через весь город. Мне нужно срезать путь и пройти через парк; я заученно смотрю прямо перед собой, а мальчишки постарше прячутся в кустах, спустив штаны. Я чувствую себя так, будто меня тайно выслеживают в моем собственном доме, меня нервируют, мне не дают проходу, надо мной насмехаются, и могу тебе сказать, что меня это бесит.