Нам нужно поговорить о Кевине

Вот и верь после этого подростковому умению описывать внешность. Никакой каргой она не была; сомневаюсь, что ей было хотя бы тридцать. Я бы никогда не описала ее грудь как большую или ее зад как широкий; у нее была приятная крепкая фигура женщины, которая ест злаковые хлопья на завтрак. Привлекательная? Трудно сказать. Этот курносый нос и веснушки придавали ей потерянный, девичий, невинный вид, который нравится некоторым мужчинам. Тусклый серо-коричневый костюм был, без сомнения, надет по сегодняшнему случаю: ее подруга Дана Рокко наверняка отсоветовала ей надевать облегающие джинсы и рубашку с глубоким вырезом. Очень жаль, что она ничего не сделала с волосами, густыми и кудрявыми: они торчали во все стороны и наводили на мысли о рассеянном и утомленном душевном состоянии. Очки тоже были выбраны неудачно: крупная круглая оправа делала ее пучеглазой, вызывая впечатление немого шока. Лежавшие на коленях руки подергивались, колени были плотно сомкнуты под прямой шерстяной юбкой, и она чем-то напомнила мне «назовем ее Элис» на балу восьмиклассников сразу после того, как Кевин прошептал ей то, что я не хотела знать.

Когда председатель школьного совета Алан Стрикленд призвал нашу маленькую группу к порядку, в комнате уже стояла неприятная тишина. Стрикленд сказал, что они надеются тем или иным образом прояснить предъявленные обвинения, не доводя дело до суда. Он говорил о том, как серьезно совет относится к подобным вещам, и долго нес всякий вздор об учительстве и доверии. Он подчеркнул, что не хочет, чтобы сказанное нами в этот вечер выходило за пределы данной комнаты, пока совет не решит, какие предпринять действия, и предпринимать ли их вообще; стенографистка делала записи только для внутреннего пользования. Противореча риторике неформальной болтовни, он объяснил, что мисс Пагорски отказалась от присутствия своего адвоката. А потом он попросил Кевина сесть на стул перед учительским столом и просто рассказать нам своими словами о том, что произошло в один октябрьский день в кабинете мисс Пагорски.

Кевин тоже признавал важность одежды в такой момент и в кои то веки был одет в обычные широкие брюки и рубашку нормального размера. По команде он, шаркая, дошел до стула и принял ту же скрюченную позу с отведенным в сторону взглядом, в которой стоял у арки, ведущей в нашу гостиную.

– Вы, типа, имеете в виду тот раз, когда она попросила меня остаться после школы, правильно?

– Я никогда не просила его оставаться после школы, – выпалила Пагорски. Голос ее дрожал, но был на удивление сильным.

– У вас появится возможность высказаться, мисс Пагорски, – сказал Стрикленд. – А сейчас мы выслушаем версию Кевина, хорошо?

Он явно хотел, чтобы это слушание прошло спокойно и цивилизованно, и я подумала: что ж, удачи.

– Я не знаю, – сказал Кевин, наклоняя голову и покачивая ею. – Это просто вроде как интимно, понимаете? Я не собирался ничего рассказывать вообще, но потом мой папа начал задавать мне вопросы, и я, типа, ему рассказал.

– Рассказал ему о чем? – мягко спросил Стрикленд.

– Ну, вы знаете – о том, что я до этого рассказывал мистеру Бивонсу. – Кевин сунул сложенные вместе ладони между колен и уставился в пол.

– Кевин, я понимаю, это трудно, но нам нужны детали. Речь идет о карьере твоей учительницы.

Кевин посмотрел на тебя.

– Папа, я должен это сделать?

– Боюсь, что так, Кев, – ответил ты.

– Ну, мисс Пагорски всегда хорошо ко мне относилась, мистер Стрикленд. Очень хорошо. Всегда спрашивала, нужна ли мне помощь в выборе сцены, или говорила, что может почитать ответные реплики, чтобы я выучил свою роль… А я никогда не думал, что я так уж хорош, но она говорила, что я прекрасный актер, и что ей очень нравится мое «драматичное лицо» и мое «компактное телосложение», и что с моей внешностью я мог бы играть в кино. Насчет этого не знаю. Но все равно, я, конечно, не хочу, чтобы у нее были неприятности.

– Предоставь это нам, Кевин; просто расскажи, что случилось.

– Понимаете, она несколько раз просила меня остаться после школы, чтобы поработать над моей дикцией, но до этого я всегда говорил, что не могу. Вообще-то я мог, почти всегда; у меня не было каких-то обязательных дел или чего-то такого, но я просто не… я странно себя чувствовал. Не знаю почему – просто это было вроде как странно, когда она тянула меня к своему столу после урока и, типа, снимала какие-то соринки с моей рубашки, и я не уверен, что они там правда были. Или она брала свободный конец моего ремня и просовывала его в шлевку.

– С каких это пор Кевин вообще носит ремень? – прошептала я. Ты на меня шикнул.

– Но в тот раз она была очень настойчива, почти как будто я обязан, как будто это была часть классной работы или вроде того. Я не хотел идти – я уже сказал, я точно не знаю почему, просто не хотел. Но кажется, на этот раз у меня не осталось никакого выбора.

Большая часть этой речи была обращена к линолеуму, но время от времени Кевин бросал быстрые взгляды на Стрикленда, и тот успокаивающе кивал.